Тьма египетская
Шрифт:
– Славные дуращки, – рассмеялся Виктор. – Наверное, они подумали, что это синий попугай или чибис. Голодные канальи.
– Виктор, давайте уйдем от этого водоема. Вы обещали мне показать местные розарии.
– У нас с тобой не так много времени. Через четверть часа в доме Нефтиды начнется ночное представление. А потом и оргия. Ну ладно, пошли. Здесь недалеко.
Демон свернул на другую дорожку огромного парка. Теперь по обеим сторонам от наших друзей раскинулись ветвистые яблоневые и грушевые деревья, увенчанные гирляндами тяжелых плодов.
– Чувствуешь, какой тут аромат? Почти как в августе в твоем родном Махневе.
– Да, почти, – задумчиво отвечал Владимир. – Но
– Определенно – запах родной земли всегда нам кажется милее.
– Вроде, яблонь много. Но пахнет совсем иначе.
– Иной климат Махнев. Здесь пахнет другими травами и пряностями: камфарой, анисом, кассией, мятой, розмарином, лимонами и кипарисом. И голову дурманят здесь иные благовония и смолы: стиракс, ладан, сандал и амбра. А еще здесь пахнет песком, горячими камнями и кожей. О, я также остро чувствую здесь запах страха. Это – особый, египетский страх. Он пахнет крокодилами, тиной и кровью. Он пахнет львиными шкурами и тростником. Здесь пахнет эбеновым деревом и маслом из порфировых чаш, расцветающих ночами жарким пламенем. А еще? Еще здесь пахнет нубийским потом, мускусом и африканской страстью. Ну и, в конце концов, здесь пахнет тленом и мумиями! – выпалил демон.
Владимир с восхищением смотрел на своего патрона.
– Ты удивлен? Махнев, я различаю такие ароматы, а равно и их смеси, которые простому смертному совсем неведомы. И если бы я создавал египетские духи, то я бы смешал вместе острую камфару и заглушил ее запахом плодородного Нильского ила, в котором неделю возлежали местные крокодилы, чьи керамические глаза полны вековой меланхолией. А еще я добавил бы прелый аромат тончайших бинтов из виссона, в которые эти кровосмесители заворачивают свои иссохшие мумии. Запах раскаленных на солнце камней гигантского Сфинкса. Жир болот, покрытых изумрудной тиной, над которой утренними звездами распускаются лотосы. Гниющий и сладкий аромат речных рачков на отмелях, запах свежей красноперки, бьющейся в неводе, запах зеленого папируса. Запах сухой змеиной кожи, сброшенной в пустыни. Запах теплой верблюжьей шерсти. Запах золотого усеха со смуглой, умащенной миррой, груди фараона. И, пожалуй, аромат мускуса. И ко всему этому богатству я добавил бы лишь пять капель розового масла. И вуаля – этому аромату бы позавидовала сама Клеопатра.
– Да уж…
– А что твои нижегородские сады? О, они для меня пахнут иначе. Проще, чище и светлее. И небо русское – оно иное. Я об этом могу говорить очень долго, Махнев. Рассказать тебе о том, чем пахнет для меня Россия? А ты знаешь, насколько я пристрастен к этой земле. Но понимаешь, всякий раз, когда я разбираю это странное чувство моей привязанности ко всему русскому, во мне сам собой улетучивается природный запах серы. Запах Преисподней. Я, чёрт побери, становлюсь легче что ли. И крылья мои светлеют. Белые перья начинают расти, вместо чёрных! И я начинаю думать о высоком. А это не всегда полезно. Мешает моей карьере.
– Понимаю, – с нежностью в голосе отозвался Махнев.
– Да, ни черта ты не понимаешь! – вдруг разозлился Виктор. – Может, ты думаешь, что твоя Россия вся сплошь покрыта сусальным золотом и пахнет яблоками, пирогами и молоком? Эдакая пастораль под голубым небом? Нет же! Она тоже пахнет кровью! И так как пахнет кровью твоя родина, не пахнет ни одна земля в мире. И вот эта-то святая и адская смесь: яблок, снегов, луговых трав, меда, берез, широких рек, старых погостов, деревянных церквей, ладана, мужицкого пота, хлеба русского, аромат русых волос ваших женщин… И все это «добро» с примесью запаха крови… Вот этот коктейль всякий раз и выносит мне все мозги. И заставляет меня, демона, плакать. Ладно, что-то я разоткровенничался
Демон посмотрел в глаза Владимиру.
– И веришь, сколько я не вникаю в тему России и русских, всякий раз открываю для себя что-то новое – непознанное и святое до дрожи. А иногда и дикое. Ох, сколько дикого-то у вас! И всякий раз я дивлюсь на все ваши страсти, драмы и трагедии, словно впервые вижу. Эх, Махнев, как говаривал Снека: «Docendo discimus» [9] Я обучаю таких, как ты, но понимаю, что более всего учусь я сам.
– А как же комедии? – усмехнулся Владимир.
9
Обучая, мы учимся сами. Сенека, «Письма».
– О, и этого жанра хоть отбавляй. Вот давеча, например, видел такую потеху. В Рязанской губернии, в деревне Демидово один местный попик любил прикладываться к водочке. И чем сильнее бывало возлияние, тем на следующее утро на проповеди утреней именно грех избыточного винопития он и порицал. И пьяниц заставлял по сто поклонов класть и поститься не в пост. И вот однажды он вкусил столько полугара, что началась у лихотного белая горячка. И стал он по церковке местной чертей гонять. Да, не просто гонял, а все ему казалось, что черти эти – его собутыльники. То-то потехи было. Все прихожане хохотали от того, как он в одних портках по церковному двору бегал. Чем не комедия? Правда потом он залез на колокольню и с нее сиганул. Покалечился. Еле живой остался.
– Какая же это комедия?
– А что же, помилуй, раз вся деревня хохотала?
– Это, скорее, драма.
– Ты полагаешь?
– Несомненно.
– Вот, то-то и оно, что жанры ваши так порой трудно определить, что оторопь берет. А представь, как сложно ВЫСШИМ разобраться в степени греховности человека. Вроде, смотришь на иного – стоит пред тобою плут, картежник и пьяница. И, кажется, чего определять-то? И так всё ясно, как божий день.
– Ну…
– Вот и ну! Думаешь так просто все? Нет у русских простоты, – по-вольтеровски улыбнулся демон. – Бывает и так, что этот самый пьяница и сделался таковым, от того, что был родственниками кровными обманут, разорен и изгнан на улицу. И судьба его горемычная вся по-иному видится. Да, мало того – и умер-то сей горемыка не просто так – скажем, в канаве. А задохнулся от дыма, когда детей на пожаре спасал. А, каково?
– Да, уж. Знал я таких.
– То-то же… Вот тебе и пьяница, и плут. А после суда выходит уже чуть ли не святым. Нимб аж на голове сияет.
Оба помолчали, глядя на парковый ландшафт.
– Ты спрашивал о розах. Вот они.
В конце фруктовой аллеи перед взором Владимира раскинулся огромный розарий, оформленный в виде геометрического лабиринта. И каждая сторона этого розария состояла из роз определенного окраса. Яркое пламя ночного светильника, еще большего размера, чем они видели до этого, освещало все буйство красок диковинного лабиринта.
– Ну, как тебе? Чем не Версаль? Хотя, многое из того, что старушка Европа по праву считает своими собственными изобретениями, принадлежит древнему Египту. Да-да! Та же музыка. Я скоро тебе всё покажу. Ей богу, роль экскурсовода мне доставляет даже определенное удовольствие. Все-таки я твой учитель.
– И я вам очень благодарен за это, патрон.
– То-то же. Смотри, слева от розария расположен еще один рукотворный бассейн. Этот облицован изнутри керамической плиткой.
– Он тоже полон крокодилами?