Тьма египетская
Шрифт:
Но едва князь открыл рот, чтобы порадовать Мегилу и Гиста своим только что совершенным открытием, как разговор сам собою свернул в сторону. И Небамон, и его подлый полк из опасной громадины, стоящей на пути, вдруг оказались мусором на обочине.
Разговор из слишком серьёзного сделался совершенно праздным. Ссыльный аристократ вдруг пустился, ни с того ни с сего, в свои столичные воспоминания. Рассказал несколько забавных историй из своей жизни в «золотой» офицерской школе, потом поведал об удивительном шестипалом карлике, доставленном ко двору Апопа, как раз перед его, Гиста, отбытием на службу в гарнизон Мемфиса.
Княгиня Аа-мес переспросила, правда ли, что карлик был шестипал, потому что до сих пор при своём дворе ей доводилось видеть лишь пятипалых. Получив утвердительный ответ, она по своему обыкновению
Сначала Бакенсети вздохнул свободнее. Больше никаких, даже самых мелких, грешков против царской власти он за собой не знал и мог себя успокаивать, что всё худшее позади. Только вот непонятно, если Мегила приехал из-за разбойников, почему он так легко отступился от темы? От этой мысли снова стало нарастать беспокойство в душе князя. Когда же Гист повёл рассказ о неком человекобыке, родившемся якобы на одном из островов в финикийском море от совокупления местной царицы с рогатым правителем полей и помещённом подальше от любопытствующих глаз в подземный лабиринт, Бакенсети уже снова нервничал с прежним жаром.
— Ну, это глупости, совершеннейшие глупости, женщина не может зачать от быка.
Светский говорун, сделав ещё несколько петель в своём разговоре, вернулся в Аварис и в свою молодость. Глаза его перестали смеяться, и тон речи отвердел. Молодой ссыльный офицер с подлинным увлечением описывал день своего представления ко двору, все мелкие детали того утра и все подробности своих высоких чувств по поводу предстоящего события. В другой ситуации Бакенсети, может быть, даже разделил бы с ним трепет этого воспоминания, ибо сам хранил в памяти схожее, но сейчас ему было тошно. Он чувствовал, что приближается ещё один поворот в разговоре, и боялся его. Что говорить, если спросят об Аменемхете? Обвинить Птахотепа. Пусть за всё отвечает он.
— Ведь ваш сын, князь, кажется, достигает в этом году своего четырнадцатилетия, — вступил вдруг Мегила, по-прежнему глядя в пол. — Интересно было бы взглянуть на будущего «царского пастуха»!
Бакенсети всё понял — они здесь из-за мальчика, но при этом был сбит с толку. Ему совершенно отчётливо почудилось, что серолицый гость, высказывая эту просьбу, не слишком жаждал её удовлетворения. Хотя, кто его поймёт, этого человека. Сердце и уста его принадлежат разным людям. Из-за этой невнятицы мыслей князь и замешкался на несколько мгновений, и даже начал лепетать, что, мол, сын его не так ещё воспитан, чтобы являться пред высокими столичными людьми. Что не умыт, да и вообще занят учением.
Гист, тонко улыбнувшись, заметил, что ни одно из этих препятствий не кажется ему существенным.
9
Все расступались, что-то уважительно и поощрительно бормоча. Не только служанки, но и придворные, и старшие писцы, все те, кто привык смотреть на Мериптаха как бы с лёгким пренебрежением ввиду его двусмысленного положения в отцовском доме. Слух о том, что этого мальчика, столь никому не интересного до сего дня, желает видеть сам «царский брат», распространился по дворцу мгновенно. Все кланялись Мериптаху и норовили сказать что-нибудь лестное вслед. Даже надменные азиатки Бесте и Азиме, стоявшие у самого входа в зал высокой встречи, наклонили головы, даже главный трапезный распорядитель Хуфхор произнёс торопливую тираду о молодом красавце со станом стройнее молодой пальмы.
И вот он вошёл.
Зал был освещён страшно, полыхало множество огней и в висячих лампах, и в жаровнях, отнесённых в углы, и в особых светильниках на подставках по бокам от каждого кресла. Пришлось даже зажмуриться. Мериптах подумал, что его бросили в жерло огромной печи и сейчас он загорится. Когда же он открыл глаза и, подчиняясь приказанию отца, сделал несколько шагов вперёд, то понял, что эти масляные огни ещё не самое страшное. Стоя в центре полукруга, образованного креслами гостей и хозяев, Мериптах оказался на пересечении острых, внимательных взглядов. Из всех собравшихся он не знал только одного человека, облачённого в простой мундир гиксосского офицера. В лицо ему мальчик решился посмотреть только раз, но запомнил навсегда и вспоминал впоследствии с лёгким содроганием. Таких лиц прежде ему видеть не приходилось, таких чёрных, исподлобья глядящих глаз тоже. Хуже всего было от сознания, что у этого человека есть к нему, Мериптаху, какой-то интерес. Вот сейчас он заговорит и обнаружится что-то невероятное или ужасное.
Но незнакомец молчал. Говорил второй офицер. Его сын мемфисского правителя видел прежде из толпы встречающих, когда начальник гарнизона навещал дворец князя. Мальчик не испытывал к нему каких-то панических или хотя бы неприятных чувств. Гист ему скорее даже нравился. Смелый, умный, весёлый. Хорошо, что он ведёт беседу.
Гист задавал мальчику простые вопросы самым дружелюбным тоном:
— Любит ли Мериптах царя Апопа?
— Да.
— Мечтает ли он отправиться в Аварис?
— Да.
— Готов ли он стать воином непобедимого царского войска?
Мериптах отвечал быстро, не раздумывая, но вместо ясности и спокойствия, что должны были поселиться в его сердце после блестящей сдачи этого незамысловатого экзамена, в груди начала зарождаться какая-то душевная тошнота. Он вспомнил себя стоящим перед дядей Аменемхетом, когда тот произносил страшные хулы в адрес Авариса и Апопа. И ему вдруг стало казаться, что этот молчаливый офицер, в сторону которого страшно смотреть, видит, что каждый ответ заключает в себе червоточину. Особого рода тоска облизывала змеиным языком сознание мальчика. Он поглядел на отца в надежде на поддержку. Князь Бакенсети был растерян, пытался это скрыть, и у него это получалось плохо. Крепкие пальцы массировали подлокотники, ноздри раздувались, нижняя челюсть ездила из стороны в сторону. Тнефахт тоже ничего не понимал, он медленно скрёб одутловатую щёку, глаза глупо блестели. Княгиня Аа-мес присутствовала в беседе лишь в качестве прекрасного, безмятежно улыбающегося барельефа. Можно было подумать, что она не просто не понимает ничего в происходящем, но и не желает понимать. О, если бы можно было приблизиться к ней, взять за руку и прижаться щекой к этой руке. Однажды такое было, в прошлом году, и мальчик навсегда запомнил ощущение блаженства, что дарили ему прикасающиеся ко лбу и к шее пальцы.
— Ты можешь идти, Мериптах, к своему учителю, если только он ещё не лёг спать, — сказал Гист, приветливо улыбаясь.
Посмотреть или не посмотреть, думал Мериптах про незнакомого гиксоса, отступая спиной к двери. Так и не посмотрел.
После его ухода начался пир. Столичные гости, сопровождаемые хозяевами, перешли в соседнюю залу, где всё уже было готово благодаря стараниям Хуфхора. Ничего похожего на общий стол традиция египетской трапезы не предполагала. Пирующие устраивались по двое, по трое на подушках, там, где им показалось удобным. Непрерывно снующие служанки обносили их угощениями и напитками. В эту глухую предновогоднюю пору, когда весь народ мрачно томился в духоте тёмных хижин и глодал сухую корку в тревожном ожидании разлива, подобное пышное празднование многим представлялось чем-то не вполне уместным, оскорблением древних традиций. Бакенсети отлично знал, сколь многие раздражатся против него, но видел в этом очередную свою жертву на алтарь своей любви к Апопу. До него дойдут непременно слухи о том, как великолепно принял он царского посланца, как безоглядно он нарушил египетские установления во славу Авариса. Дикие подданные будут оскорблены? Тем лучше! Пусть привыкают. Надоело притворяться, изображая из себя маленького фараона. Апоп осудит его за неосмотрительность? Может быть, но в глубине своего сердца будет польщён.
Правящая чета воссела на самую высокую гору подушек. Меж супругами поместили большое золотое блюдо, с которого они, согласно старинному правилу, должны были угощаться по очереди. Бакенсети не хотелось есть из-за сегодняшних переживаний, и вообще ему хотелось сидеть не там, где предписывали правила, но с гостями. Ему казалось, что он не договорил с ними, не услышал от них самое важное. Ему хотелось расспросить поподробнее о здоровье своего боготворимого друга. Одного формального сообщения Мегилы, что он здоров и большую часть времени проводит в «Доме размышлений», явно не хватало для удовлетворения душевной жажды князя. Он проклинал правила надуманного египетского этикета и рассеянно бродил пальцами меж кусками мяса и финиками. Аа-мес, напротив, была, судя по всему, в прекрасном расположении духа, много и с удовольствием ела, грациозно вертела головой, держа под прицелом своего интереса весь зал.