Тьма – посвящённым
Шрифт:
Леонарду снились некие невнятные обрывки, разрозненные осколки цельных образов, чья пугающая, тревожная сущность, впрочем, была более чем ощутима. Сие, однако, ничуть не мешало ей ускользать от восприятия, и, сколько альбинос ни тужился, вспоминая заветы Кастаньеды, узнать ничего не сумел. Это было так же нелегко, как увидеть свое лицо в грязных и острых
Полежав минуту без сна, вампир вновь соскользнул в беспросветную, черную мглу.
– О, гос-сподин, не делайте этого, – сонно взмолилось существо, и, не просыпаясь, перевернулось на другой бок, едва слышно посвистывая и посапывая.
Вампир смотрел на спящего подручного. Глаза его пылали в темноте парой алых углей.
– Вот урод, блин, – в сердцах бросил Штанга.
Леонарда разбудил некий хлопок. Полежав, размышляя, на атласной обивке «Транквилизатора», он идентифицировал звук как тот, что выйдет у любого недотепы, стоит лишь со всей дури хлопнуть дверью, наплевательски, тем самым, поступив с теми, кто еще нежится в благостном забытьи, и не тревожится о головоломных заботах, что набросятся на него по пробуждении, точно голодные псы.
Посему Краулер полежал еще немного с закрытыми глазами, но одна шавка, почуяв, что он притворяется, уже принялась терзать его плоть. Вампир чувствовал, что день, с его смертельным солнцепеком, позади, и, судя по некоторым симптомам, он по-прежнему на этом свете, – еще не на другом.
Оное соображение едва не вселило в него надежду и бодрость, почти вытолкнуло из гроба зарядом энергии, сообщить который способно только отличное утреннее… пардон, вечернее настроение, и, пожалуй, чашка хорошего кофе. Но, увы, Лео тотчас же окунулся в омут цинизма и отчаяния, будто прошедший день был всего лишь рекламной паузой в долгом сериале, чья атмосфера заполнена нуаром, мистикой, сюрреализмом и – особенно – гнусными личностями.
Наконец, с трудом собрав разбегающиеся, словно тараканы, скудные силы, Краулер открыл замки, запирающие гроб, и выбрался наружу. Чутье его не подвело: выглянув
Вот уж ночь настала.
Зевая и почесываясь, альбинос нашел часы. 20:31.
«Экая рань», – проползла унылая мысль. А следом еще: «Я становлюсь настоящим трудягой».
Оглядевшись, Леонард заметил лежащий на стуле комикс, открытый в самом конце, где что-то происходило с чудовищем. Обложка была смята, но вампир не испытал в этой связи никаких чувств. Ему-то что? Он ведь не не коллекционер.
«А вот Кридус, возможно, вырежет за это свое имя у Риппера на спине».
Эта мысль приподняла эмоциональный тонус Краулера, и, улыбаясь, он вышел за дверь чердака. Судя по всему, напарник провел здесь, у гроба, весь день, и удалился считанные минуты тому назад. Направление поиска задавал невнятный шум, проистекающий, конечно же, из кухни. Альбинос знал это с самого начала. Как стрелка компаса находит север, а перелетные птицы – юг, так и всякий оборотень, где бы он ни находился, безошибочно отыщет кухню.
В те края взял курс и Леонард, несколько застенчиво, по ходу движения, обозревая свои потрепанные – энтропией и «вампирским фактором» – фамильные владения. Присутствия чего-то или кого-то враждебного будто бы не наблюдалось, но поручиться Краулер бы не осмелился. В кучках извести и крысиных какашек, по крайней мере, крокодильих следов не прибавилось, из приоткрытых дверей чуланов не торчали чешуйчатые хвосты, и, в целом, все выглядело таким же, как обычно. Декадентских теней было сверх всякой меры, однако, ни одна не кралась за Лео, едва он рискнет отвернуться.
Это внушало некоторые надежды.
Ликантроп, взлохмаченный, растрепанный, потрошил холодильник, точно тот был его заклятым врагом. Занятие сие было в целом бесперспективным, – уж альбинос-то знал. С тем же успехом Дизель мог бы скрестись в белые кафельные плитки.
– Эй, добрый вечер, – поздоровался Краулер. – Что с тобой?..
– Ага, добрый, – буркнул Рип, и в сердцах захлопнул дверцу. – Что со мной, хочешь знать? Я отвечу. Во мне просыпается голод. Жор уже близко, очень близко.
Конец ознакомительного фрагмента.