Тьма сгущается
Шрифт:
– И что я могу поделать со снежной лавиной? – поинтересовался Кун.
– Можешь ступать тихонько, чтобы на себя ее не обрушить, – ответил сержант. – Если лавина маленькая и сразу ее заметил, можно попытаться драпануть поперек нее, чтобы не накрыло.
Кун протащился еще пару шагов, после чего кивнул, признавая поражение. Иштван немедля возгордился. Он знал, что Кун умнее его, и знал, что чародей это понимает. Сержанту редко удавалось заставить своего солдата отступиться в споре, как сейчас.
В ясную тихую погоду порой можно было услышать, как ядро падает тебе на голову. В такой буран Иштван сообразил, что ункерлантцы обстреливают его отделение, только когда первый снаряд разорвался на тропе – и то ветер унес грохот, а тяжелый мягкий снег, куда угодило ядро, погасил отчасти волну сырой магии и поглотил слепящую вспышку разрыва.
Прежде чем лопнуло второе ядро, Иштван уже лежал на брюхе, зарывшись в сугроб, и торопливо отползал к ближайшей груде камней.
– Занимаем позицию! – крикнул он своим подчиненным. – Козолюбы ункерлантские на нас попрут, как только врежут ядрометами!
Он не знал, многие ли услышат его – так гремели ядра и завывал буран. Но волновался сержант меньше, чем если бы ему пришлось командовать отделением зеленых новобранцев. Его солдаты все побывали в бою и не нуждались, чтобы командир думал за них. Некоторые – вроде Куна – даже обижались.
– Хох-хох-хох! – сквозь бурю, сквозь гром разрывов доносился ункерлантский боевой клич. Иштван оскалился. Вот теперь он начал тревожиться: судя по всему, противники превосходили дьёндьёшцев числом. Их хриплые злые вопли становились все громче.
– Вон они! – заорал Иштван.
Он выпалил в первую сланцево-серую фигуру, прорвавшую белесое кружево снегопада. Зашипел луч, и солдат выругался про себя: каждая снежинка, что превратится в пар от прикосновения луча, ослабляет его убойную силу, а снежинок в воздухе кружило бесчисленное множество. Ункерлантец упал. Ранен, заключил Иштван, но не убит.
Вражеский луч пропахал борозду в снегу рядом с Иштваном, и тот напомнил себе, что нужно вовремя перекатываться, менять позицию, а не сидеть в снегу здоровенной мишенью. Попутно он проверил, легко ли выходит из ножен кортик: жезлы в снегопад были почти бесполезны, и дело, скорей всего, дойдет до рукопашной.
А еще, перекатываясь в снегу, Иштван покрылся белой коркой по самые уши, и длинный овчинный тулуп его стал почти не виден на снегу. Какой-то ункерлантец пробежал мимо него, даже не заметив. Иштван поднялся из сугроба неслышно и быстро, словно горный гамадрил, о которых сержант только что говорил Куну. Но у него имелось оружие получше, чем мышцы и когти обезьяны, лучше даже, чем дубина той твари, что убили они с товарищами.
Иштван ударил врага ножом в спину. Тот вскрикнул – скорее в изумлении, чем от боли, – и, раскинув руки, упал в снег, марая его алым. Жезл вылетел из мертвой руки. Рухнув сверху, Иштван торопливо перерезал умирающему глотку. Кровь обагрила снег.
– Ар-пад! Ар-пад! Ар-пад! – На помощь товарищам подходили свежие дьёндьёшские части.
Иштван опасался, что ункерлантские ядрометы возьмут с наступающих тяжелую дань, но из-за бурана артиллеристы Свеммеля с трудом видели противника, и вскоре с вражеской пехотой было покончено.
– Вперед! – орал дьёндьёшский офицер.
– Рассыпным строем, – добавил Иштван. – Не сбивайтесь в кучки, чтобы вас нельзя было одним разрывом накрыть!
Совет оказался к месту – ункерлантские артиллеристы сообразили наконец, что их контратака провалилась, и принялись забрасывать перевал снарядами. Но было уже поздно. Соотечественники Иштвана готовились отбить у врага очередную горную долину. Единственное, что могло бы сделать Иштвана счастливей – уверенность в том, что долина хоть кому-нибудь понадобится после победы.
Глава 11
За порогом портновской мастерской Траку шелестел ливень.
– Сегодня к нам немало мокрого народу придет за плащами, – заметил отец Талсу, довольно потирая руки.
– Да, только половина окажется рыжиками, – заметил тот.
Отец скривился кисло.
– У них есть деньги, – ответил он. – Если б не они, нам пришлось бы здорово затянуть пояса. – Он тяжело вздохнул. – Я твержу себе, что оно того стоит… и твержу, и твержу…
– Твердишь себе что? – спросила мать Талсу, спускаясь со второго, жилого этажа над лавкой.
– Что ты не в меру пронырлива, Лайцина, – ответил Траку.
– И с чего б тебе это талдычить? Если никак не можешь запомнить, значит, это неправда, – фыркнула жена и, прежде чем портной успел возразить, потребовала: – А ну-ка, выкладывай!
Талсу улыбнулся про себя. Матушка его и вправду была весьма любопытна и сама это знала, но справиться с собою не имела сил.
– Ну ладно-ладно, – пробурчал отец, ворча лишь для порядка.
Обычно так и бывало: проще было рассказать Лайцине все, чем рассердить, оставив в неведении.
– Ну, – заключила Лайцина, когда муж замолк, – сегодня нам и правда придется затянуть пояса, если кто-нибудь из вас не сбегает к бакалейщику за сушеным нутом, оливками, ну и фасолью заодно.
– Я схожу! – тут же вызвался Талсу.
Родители его хором рассмеялись.
– Ты уверен, что хочешь вымокнуть? – поддел его отец. – Если разойдется, я бы мог потом сходить.
– Да нет, ничего, – ответил Талсу. – Ничего. Не растаю.
Траку и Лайцина расхохотались пуще прежнего.
– Ты бы так же рвался под дождь, если бы у бакалейщика не было симпатичной дочки? – поинтересовалась мать.
Оба покатились со смеху. У Талсу даже уши покраснели.
– Вы только денег дайте, а я как-нибудь схожу, – пробормотал он.
Траку вытащил из кармана горсть монет:
– Держи. Я-то помню, сколько мыла покупал только потому, что у мыловара была симпатичная дочка. – Он ухмыльнулся Лайцине. Та отмахнулась, делая вид, что ей бы и в голову не пришло такое подумать. – Я в свои годы был, наверное, самым чистым парнем в Скрунде.