Тьма века сего
Шрифт:
— А с чего вы взяли, что убивает, майстер инквизитор? — тихо уточнил Гейгер, с неохотой подняв взгляд к собеседнику, и Мартин нахмурился:
— Это шутка?
— А вы видели хоть одну человеческую смерть в границах Предела? Или кто-то из опрошенных вами свидетелей — видел это?
— Опрошенные мною свидетели видели двух солдат графа, растворившихся в воздухе.
— Мертвыми?
— Ты полагаешь, что после этого можно выжить?
— После чего? Вы же не знаете, что это было, что с ними случилось, и никто не знает. Они не взорвались, не распались на части, не развеялись, точно прах на ветру, они просто исчезли. Куда?
— Так-так, постой, — уже с искренней заинтересованностью
— Грегор вернулся. И не раз.
— Харт? Грегор Харт?.. Он утверждает, что всего лишь сделал несколько шагов внутрь, испугался идти дальше и возвратился, и из этого случая раздули слухи о его способности ходить в Пределе невредимым.
— И вы верите?
— Ты осознаёшь, что сейчас de facto пытаешься сдать мне своего собрата? — вкрадчиво поинтересовался Мартин. — Я, положим, допускаю, что он может лгать — как потому что в самом деле способен чувствовать Предел и обнаружил внутри нечто, о чем, по его мнению, не стоит знать инквизитору, так и потому, что ничего не обнаружил, никакой сверхобычной чувствительностью не обладает и остался цел по чистой случайности, а теперь попросту опасается излишнего внимания Конгрегации к своей персоне. Но допускаю и то, что он сказал правду. А сейчас ты по сути склоняешь меня к первому варианту. Ты его невзлюбил за что-то?
— Я верю в слухи, — снова улыбнулся Гейгер. — Моя вера вряд ли может являться аргументом чего бы то ни было, и я не сказал вам ничего, о чем бы вы не знали сами. Но пусть так. Пусть Грегор говорит правду, и он выжил чудом…
— Случайно, — поправил Мартин с нажимом, и паломник улыбнулся еще шире.
— Пусть так, — повторил он с видимой снисходительностью. — И все же никто не видел человека, погибающего в Пределе.
— Я бы уточнил: никто больше не видел вообще человека, вошедшего в Предел.
— И где они все?
— И где же?
— Я не знаю, — пожал плечами Гейгер. — И вы не знаете тоже. И никто не знает.
— Взяты на небеса в смертном теле, аки Илия? — усмехнулся Мартин, нарочито сокрушенно покачав головой. — Ох, чувствую, наработаю я себе на следующий ранг с вашей теплой компанией; ересь наклевывается презанятнейшая.
— А вы нас разубедите, — беззлобно предложил паломник. — Скажите, куда они все исчезли? Погибали на глазах у свидетелей только животные, — продолжил он, не услышав ответа. — Существа без воли, стремящейся к вышнему, без разума, способного постичь спасение. Никто не видел, чтобы это место причинило вред человеку. Никто.
— Как-то беспечно ты сказал это, — заметил Мартин. — А ведь вы, если я не ошибаюсь, не просто блюдете ежедневный пост, но и ратуете за отказ от причинения животным какого-либо вреда вовсе.
— Мы никого не призываем открыть загоны и выпустить на волю свиней и кур, всего лишь мы сами не вкушаем мяса и не предаем смерти никого из тварей Божьих, дабы не будить в себе греховного начала, не подкармливать жестокосердие грешной человеческой натуры. Никогда мы не упрекали за это никого, кто не влился в наше паломничество. Для этих людей забой козы или курицы — обыденность, работа, привычное дело, это не пробуждает в них никаких чувств вовсе: не пробуждает сострадания, но не будит и жестокости.
— То есть, если убивать без чувств, то можно?
— Я не это сказал, майстер инквизитор. Лишь объяснил, отчего лишили себя мясной пищи мы сами.
— К слову, ты вот на траву сел, а проверил ли перед этим, нет ли там каких-то букашек? — с нарочитым беспокойством уточнил Мартин. — Вдруг ты ненароком загубил с десяток бедных созданий.
Гейгер склонил голову набок,
— Не только ты не можешь удержаться от желания поддеть, — усмехнулся Мартин. — И скажу тебе как инквизитор с двухлетним опытом работы: ересь ваша — дрянь. Непродуманная она какая-то, сырая. Дыры там и тут, прорехи… Хорошая ересь должна быть логичной, завершенной, с каким-то хотя б самым малым набором непререкаемых истин, причем куда более привлекательных, нежели каноничные, иначе какой смысл в эту ересь впадать? А у вас что? Вот зарезать курицу на обед ты считаешь бессердечием, а сам о погибших в Пределе живых существах поминаешь так пренебрежительно.
— Никто из нас против канонов Церкви не идет, — отозвался Гейгер по-прежнему незлобиво, по-прежнему с улыбкой, и Мартин подумал невольно, что улыбка эта у его собеседника всегда наготове, точно оружие у опытного наемника…
Или нет, не оружие; щит. Словно ею Гейгер укрывает себя от всего извне, что кажется ему опасным… Или напротив — прикрывает то, что есть вовне, от себя самого. И это не снисходительность старшего летами по отношению к младшему, не пренебрежение, которое приходится скрывать лишь потому, что младший наделен властью. Этот щит словно бы ограждает от мира что-то куда более серьезное, чем просто раздражение назойливым юнцом… Что-то вроде той самой греховной человеческой природы, ради отказа от коей он запретил себе такую обыденную вещь, как убиение и поедание бессловесной твари, предназначенной в пищу самим Создателем…
Усмиряемая агрессия. Сознательно загнанная в глухой подвал души, запертая, связанная злость.
Маскировка. И даже не столько для других, сколько для самого себя…
— И как ни трудитесь, ереси вы здесь не найдете, — восприняв его молчание как готовность слушать, продолжил паломник. — Никто из нас не перечит Писанию, не призывает менять обряды или толкования, не извращает учение… Отвечая же на ваш вопрос, скажу так: мне неприятны страдания умирающего живого существа, но я и не вижу причин делать из этого трагедию большую, нежели из смерти человеческой, каковой в Пределе ни я лично, ни кто бы то ни было еще не наблюдал. И разве я сказал что-то бессердечное? Животные не имеют осмысленного духа, могущего возвыситься и приблизить разум к божественной милости, разве это не правда?
— И зачем бы Господу убивать их, а не позволить пройти сквозь Предел, ничего не найдя и не увидев?
— Для предостережения, — отозвался Гейгер тоном человека, констатирующего нечто само собой разумеющееся. — Дабы мы видели это и поняли, что допущен будет лишь тот, кто пойдет в Предел с чистыми помыслами, с осознанием своей цели, своего пути, с открытой душой… Поэтому я даже не пытаюсь. И многие не пытаются.
— Хочешь сказать, попытавшиеся мнят себя чистыми и познавшими Бога?
— Нет, — снова улыбнулся паломник, неловко пожав плечами. — Должен признать, что в этом пункте у нас наблюдаются… некоторые разногласия. Они считают, что гибель зверей была им показана для испытания их веры и решимости, и надо превозмочь страх и идти. Я из тех, кто с этим не согласен.
— Я же говорю, — удовлетворенно кивнул Мартин. — Ересь дрянь. Даже здесь столковаться не можете… Впрочем, будет интересно послушать, что вы скажете, когда кого-то из таких превозмогателей сомнет в мясо на одной из полян Предела, и вы это увидите. С удовольствием поприсутствую на ваших богословских прениях на тему «Был ли он недостаточно чист или недостаточно уверен в своем пути». Заключим pari?
— Что?
— Спор. Побьемся об заклад, что это случится в ближайшие пару недель? Если я окажусь прав — ты собираешь вещи, оставляешь эти глупости и возвращаешься домой.