Тьма внешняя
Шрифт:
Должно быть, он стареет. Тело жителей Мидра времени не подвластно, но душа… Наверное, не так уж далеко время, когда он ощутит усталость от жизни, и лишь страх перед неведомым посмертием удержит его от того, чтобы в один из дней поднять в небо аэр, бросив последний взгляд на Мидр сверху вниз, и взмыть в межпланетную пустоту, туда, где стихии Мидра сотрут его, обратив в ничто…
Быстро, будто подгоняемый чем-то, он вышел из замка и направился вдоль по широкой, вымощенной гранитными плитами дороге вверх, к холмам, где оставил аэр.
С них открывался вид на равнину, на которой,
По пути ему встречались высокие, все в белых брызгах и маленьких радугах водопады, прыгающие со ступенчатых гранитных уступов. В чаще на склонах били хрустальные ключи, с холодной, ломившей зубы водой, обложенные окатанными камешками.
Брызги воды летели во все стороны, со звонким шелестом исчезая где-то в низине. Капли влаги были похожи на маленькие драгоценные камни, будто разлетающиеся в стороны из под точильного камня неумелого ювелира.
Зоргорн вздохнул и зашагал прочь от миниатюрного водопада. Таргиз не так глуп, чтобы не понимать – случись что, связь с женщиной из числа Высших ему не поможет.
А если не понимает и на что-то надеется… Что ж: даже самый лучший Наставник не в силах передать свой ум.
…Горячий ветер, несущий сжигающую глаза красную пыль с эргов, утих. Бескрайнее песчаное море великой пустыни, чьи волны-барханы, возвышавшиеся над его головой, как горы, вновь успокоилось. Как красиво оно сейчас, в эти утренние часы, когда лучи беспощадного светила еще так обманчиво ласковы и нежны! Какой чистой, глубокой синевы небо над гранями песчаных дюн!
Но Владислав знал, что пройдет еще немного времени, и всё вокруг будет залито беспощадным солнечным огнем, небо выгорит, побелев, а горизонт скроет колышущееся марево, подобное полупрозрачным одеяниям восточных танцовщиц.
Тысячи и тысячи лет сияло солнце над этим мертвым миром, выжигая всякую жизнь из сухих, как пепел самого Ада песков, из глинистых мертвых равнин, усыпанных крупным щебнем, странно похожим на окаменевшие цветы…
Когда-то, может быть до потопа, как говорил отдавший им карту звездочет, здесь был цветущий, благодатный рай; росли пышные леса, текли полноводные реки, чьи высохшие русла и доныне не в силах скрыть всепобеждающий песок. Быть может, это и впрямь было так: Владислав сам видел рисунки на скале, где неведомый живописец изобразил невиданных животных, и странных людей. Но это уже не важно. Для него сейчас важно только одно.
Он должен был умереть, и неизбежная смерть ждать себя не заставит. Лишь один день и одну ночь может прожить человек в этом песчаном аду, лишившись тени и воды. Следующим вечером он будет уже мертв, а вскоре его кости, мертвые и сухие скроет песок, как скрыл он мертвые и сухие руины неведомых городов, стоявших тут когда то…
Он был один, а вокруг него была Сахара. Бескрайний песчаный океан, где бесследно исчезали караваны в тысячи верблюдов и тысячи людей. Целый мир, куда как больше Европы, больший чем Средиземное море, с которым может сравниться разве что Туманный океан, омывающий край материка, где он родился.
Мир, названия мест которого звучат как имена древних демонов – Аххагар, Атакор, Танесфурт, Хоггар, Аханат. Названия, пришедшие из такой глубины веков, что даже тень подлинного их значение стерлась.
Мир, по которому, как верят жители оазисов ночами проезжает сам Хозяин Преисподней, верхом на скелете исполинского верблюда.
Он был один. И рядом нет ни караванщика Махмуда, ни длиннобородого Федаллы, ни Анжелло Джилли – никого из тех, кто, как и он, отправится вглубь бескрайних песков к покинутым уже одному Иблису сколько ведомо золотым рудникам. И Матвея тоже нет рядом с ним.
…Но если он умрет, что же будет с Матвеем?
…Владислав вздрогнул, пробуждаясь от тяжелого забытья, в котором вернулся на полтора десятка лет назад, и в этот момент громко скрипнула дверь землянки. Он повернулся в ее сторону – остатки сна вмиг исчезли, и сердца его коснулось нехорошее предчувствие. К нему пожаловала гостья. Это была та самая девчонка, которую он видел среди тех, кто привез их с Матвеем сюда.
– Здравствуй… – она спокойно и чуть насмешливо смотрела ему в глаза.
– Здравствуй… фройлян, – как можно более вежлив ответил Владислав на приветствие.
«Зачем она явилась?» – Владислав был не такого высокого мнения о себе, чтобы предположить, что девица просто не нашла себе никого лучше на ночь.
Чуть покосившись на лежавшего с закрытыми глазами Матвея, она уселась на чурбак и непринужденно закинула ногу на ногу.
– Не узнаешь меня – Ганс Битый?
«Спокойно… ничего такого не случилось…» – приказал Владислав себе, чувствуя, как противные мурашки побежали по всему телу. И впрямь, ничего не случилось – мало ли людей встречалось ему на большой дороге?
«Но кто же она такая? Дьявол, не припомню!»
– Не узнаёшь, – констатировала девица, капризно кривя губки. – Ну, еще бы, таких, как я, у тебя целый табун наверняка перебывал. А я вот до сих пор помню, как ты меня на сеновале, на чердаке у мамаши Ханны наяривал, аж все места трещали.
– Тильда? – неуверенно произнес Владислав.
– Верно, Матильда меня звать, – гостья была неподдельно рада, что ее признали. – Вспомнил, значит, как чуть до крови мне зад не порвал?
– Ну, уж об этом, Тильди, ты бы помолчала, – он нервно усмехнулся. – Твою девственность я бы захотел, у тебя бы не отнял: чего давно нет, того и не взять. А был я у тебя не вторым, и не сто вторым, уж признайся, я-то это сразу почувствовал… Да и заплатил я в тот раз тебе, помнится, не скупо.
– Так «мамаша» все равно все отобрала, ни пфеннига не оставила. Уж очень она тогда разозлилась: пока ты со мной занимался, она самолично твои мешки проверила, думала, ты с добычей, а ты пустой оказался. А насчет девственности, то ты и впрямь не первый был. Первым был за два года до того один аббат; мне тогда четырнадцатый шел. Вез он тогда, – Матильда сладко потянулась, – золотой ковчежец с рубинами да французскими золотыми под тысячу. Не один, конечно, с ним слуг шестеро – все при мечах, и в доспехах даже.