Тьма внешняя
Шрифт:
Но появился из тьмы внешней, – ярость зазвучала в голосе проповедника, – злобный демон, порождение мрака и хаоса – Иешоуа. И возненавидел он этот прекрасный мир, и творца его, ибо сам был неспособен на подобное совершенство, и захотел разрушить его… Сами служители Иешоуа говорили вам, что мир наш ждет конец, по воле их господина, а спасутся лишь верные слуги его.
В толпе исторически взвизгнула какая-то женщина.
– Послал он в мир, – гримаса ненависти исказила лицо говорившего, – своего сына, дабы ложью и чудесами фальшивыми отвратил он род человеческий от творца его.
Однако же оставил он после себя многих приверженцев, и распространили они веру в злобного Иехоуа, говоря, что он – истинный бог, а Светоносный Творец – демон зла. И удалось им отравить многие умы, и стало так, что перешла к ним, попущением Великого отца нашего, власть во многих землях… И пролилась кровь приверженцев истинной веры.
«Что… что он говорит?! – билась одна-единственная мысль в голове Владислава. – Дьявол сотворил мир?! Это даже не ересь… это безумие… Он рехнулся!»
Казалось, вот-вот небо рухнет на землю, не выдержав подобного кощунства.
– Но тщетны были все старания злобного… Не смог поколебать он величие истинного господа, как не в силах он замутить истинный свет Солнца. Там, далеко на севере, на высокой горе под Полярной звездой восседает он в блеске и славе на троне своем, и правит миром, окруженный лучшими детьми своими. И смеется он над Иешоуа и поклоняющимися ему, ибо малой частью мира владеют они.
Взоры всех окружающих были неотрывно устремлены на вещавшего с высоты своего амвона безумного пророка. Стоявший рядом с Владиславом здоровенный дядька в кольчужной безрукавке, разинув слюнявый рот, закатил в экстазе глаза.
Все без исключения внимали его голосу. С каждой секундой мягкость и елей уходили из его голоса. Медным набатом гремел он, взлетая над толпой. И Владислав вдруг почувствовал, как от звука его голоса ледяные мурашки бегут по его спине, как начинает кружиться голова. Дьявольский голос проникал до глубины его закаленной в семи огнях и водах души, словно пригибая его к земле…
Только один раз в жизни испытывал он что-то подобное – в тот день, когда увидел Ее…
И именно это воспоминание вернуло ему твердость, заставило сопротивляться силе падавших, как камни, слов чудовищной проповеди.
– Но в милости своей, решил он наконец освободить детей своих от власти Творца Зла, и самого его изгнать вновь туда, откуда явился тот. И пришло нынешнее время, и рухнули храмы демона, и рассеялись верующие в него. И близко уже полное торжество, и будет проклятый враг людской и божий ввергнут во тьму внешнюю, откуда пришел, и предан мукам вечным!
– А теперь, братья мои в Господе нашем, повторим же молитву Отцу нашему, поклянемся же вновь и вновь в верности ему…
– О ты, – запел речитативом проповедник, – Творец мира и податель жизни, кладезь мудрости и святости, Люцифер – Митра – Один – Ормузд – Ариман – Бафомет – Юпитер – отец людей, богов, и духов. Предаюсь тебе телом и душой, отрекаюсь от Врага твоего Иешоуа, и от орудия его – христианской церкви, и клянусь, что буду служить тебе всеми силами, истреблять христианских жрецов и богомерзкие святыни их…
Древний, темный ужас, что, казалось, старше самой земли, все нарастал, поднимался в душе разбойника…
– И клянусь служить тебе жизнью всей, которую ты даровал нам, – звучал голос Ирода, – клянусь пройти всю землю, утверждая веку в тебя…
Слова его почти заглушал гомон тысяч голосов, вразнобой повторявших слова клятвы.
Владислав шевелил губами, бормоча что-то невнятное, повторяя про себя слова полузабытых молитв. Ему было очень страшно…
– Слава Люциферу – вышнему богу! Хвала ему! Хвала ему! Да прославится князь Света! – в разноголосицу принялась завывать толпа, беснуясь и приплясывая. – Услышь же наши молитвы, дай нам блага твои, помоги истребить врагов твоих и наших, да сгорят они огнем неугасимым! Светоносный Творец!!! Воздадим хвалу! Хвала! Хвала! Не кто иной как Он! Близка уже победа! Поклоняемся тебе!
Трубы яростно ревели, а барабаны, казалось, сотрясают землю. Торжество и злая радость звучали в их голосах. Музыка резко оборвалась.
– А сейчас… – голос Ирода звучал уже гораздо тише… – Сейчас, во имя бога нашего, будет пролита кровь женщины, предавшейся служению Иешоуа и пытавшейся совратить людей от истинной веры.
С камня сдернули покрывало. На гладкой плите алтаря была распята крепко привязанная за руки и за ноги молоденькая девушка, чье тело было еле прикрыто кусками разорванного платья.
Загремели литавры, забили барабаны… Под их звуки распахнулись двери храма.
Из них вышла высокая чернокожая женщина. Из одежды на ней был только кусок ярко-алой материи, прикрывающий бедра, несколько массивных, ниспадающих на грудь золотых ожерелий, да маленькие, тоже ярко-красные, сапожки.
Вздох изумления, смешанного с благоговейным испугом, пронесся над замершей в молчании толпой.
Самому Владиславу уже приходилось видеть живых негров в своих скитаниях, и если он чему-то и удивился, так только тому, как темнокожая попала в эти края.
Она шла к алтарю, совершенно не стесняясь своей наготы, спокойно и уверенно, легкой, танцующей, даже какой-то беззаботной походкой, и ярко накрашенные кончики грудей подрагивали в такт ее шагам. Вот она остановилась у камня с неподвижной беспомощной жертвой, распростершейся на нем. В руке ее появился небольшой, тускло блеснувший на солнце треугольный нож.
– Иди же, заблудшая душа… – возгласил, вновь воздев руки к небу, стоявший на помосте. – Иди к отцу нашему, и да будет с тобой мое благословение. Пусть он смилостивится над тобой и простит, как прощаем мы.
Неторопливым, каким-то обыденным движением черная жрица перерезала горло несчастной, так и не издавшей ни звука… Яркая красная струя хлынула на камень…
Новый вздох пролетел над головами. Позади Владислава кого-то вывернуло наизнанку.
Ирод вдруг как-то обмяк, сгорбился, сразу став меньше ростом. Вялым движением руки он благословил свою паству и, повернувшись, ушел. Его приближенные последовали за ним.
Толпа начала расходиться, не обращая внимания на то, как одетые в кожаные балахоны люди сняли с алтаря мертвое тело и поволокли его на украшенных зеленью носилках к разгорающемуся костру.