Тьма внешняя
Шрифт:
Кто-то сзади обхватил ее, сдавив железной хваткой. Грубая ладонь зажала ей рот, одновременно другая полезла ей за пазуху.
Изо всех сил она впилась в мешающую ей дышать руку. Хватка ослабла на миг, и ей удалось вырваться.
Высокий малый в овчиной безрукавке вновь ухватил ее за платье, подтянул к себе, пытаясь перехватить руки. Она вцепилась ему в лицо ногтями, стремясь попасть в глаза. Взревев, он схватил ее за горло, и в его взгляде девушка прочла свой приговор.
Но выскочившая откуда-то сбоку Мадлен – та самая, что совсем недавно рыдала на груди аббатисы, нахлобучила ему на голову жаровню с
Они рванулись вперед не оглядываясь, а позади слышался сдавленный вой заживо жарящегося человека.
Огонь стремительно распространялся, все новые и новые дома вспыхивали вокруг. Дым обжигал горло, слепил глаза, искры садились на волосы и платье. Отовсюду слышались крики людей, детский плачь, лязг оружия, треск рушащихся стен, смешиваясь в адскую какофонию. Обгоняя ее, бежали горожане, солдаты, женщины с детьми.
Она не помнила, как вместе с другими охваченными страхом и отчаянием людьми, добралась до цитадели.
На площади перед ней выстроилось хоть и небольшое, но самое настоящее войско, впереди которого возвышалась могучая фигура их капитана. Среди воинов Хелен увидела живого и здорового Филиппа.
А в следующую секунду загрохотали копыта.
Неизвестно, где до этого момента прятали осаждающие кавалерию, но теперь, видно, решили, что самое время ввести ее в дело.
В город через захваченные ворота въехало около двухсот всадников. Они без труда прорвались сквозь малочисленных защитников, еще дравшихся на улицах, и помчались туда, где собирал последние силы Шантрель, еще рассчитывавший отбить ворота.
…Ярость и отчаяние исказили лицо капитана Армана. Последняя надежда на успех исчезала на глазах. И не было уже возможности ни перекрыть атакующим путь, ни увести собранные с таким трудом силы из-под удара.
Кавалеристы вылетели на площадь.
Слитно щелкнули отпущенные тетивы луков и арбалетов. Рухнули бьющиеся в предсмертных судорогах кони, давя вылетевших из седла всадников и случайно оказавшихся на пути пеших бунтовщиков, – редкая стрела прошла мимо цели. Но уцелевшие не отступили, а яростно ринулись вперед, на врага. Многие были сражены новыми меткими выстрелами, но оставшиеся пронеслись не задержавшись, по телам мертвых и еще живых и врезались в самую середину строя королевских солдат.
У входа в замок закипела яростная схватка. Не обращая внимание на погибающих справа и слева от них товарищей, бунтовщики оголтело лезли вперед. Отведенные за спины пехоты, стрелки истребили большую часть всадников, а оставшихся заставили бежать прочь, но дело было сделано – слишком много солдат полегло в схватке с ними.
Против дю Шантреля оказалось сразу четверо. Было видно как трудно ему отбиваться – хотя нападающие дрались неумело, но они были свежие, а шевалье дрался с самого утра.
Филипп бросился на выручку, за ним устремились несколько сражавшихся рядом.
Его меч взмыл вверх и опустился на голову ближайшего врага, брызнув серым и красным. «Мечом по голове старайся бить плашмя, а то застрянет в черепе, так что не вытащишь после», – промелькнул в голове давний совет отца.
Потом их оттеснили в ворота, и схватка закипела с новой силой.
…Медленно последние защитники города пятились вглубь замкового двора.
Их осталось всего семь или восемь десятков, но они держали строй, не давая нападавшим окончательно овладеть цитаделью. Несколько уцелевших лучников из-за их спин расстреливали мятежников, и уже не первый десяток раненных и мертвых упал под ноги толпе ревущих мужиков. И под прикрытием обороняющихся большому числу людей удалось уйти в донжон городского замка.
Дыхание с хрипом рвалось из горла Филиппа де Альми, багровая мгла застилала глаза. Сапоги скользили на окровавленных булыжниках.
Он не думал о том, чтобы спасти жизнь, не думал вообще ни о чем – все его чувства, все его внимание, само его существо сосредоточились на острие клинка. Он рубил и колол, в голове было только одно – сражаться, пока не убьют.
Последнее, что сохранила его память, был какой-то особо рьяный бунтовщик, и по его ловким движениям Филипп понял, что перед ним кто-то из профессиональных вояк – бывший солдат, стражник, или дружинник сеньора.
И инстинктом такого же профессионального вояки Филипп почуял – куда будет направлен удар. Он своим клинком перехватил движение его меча – точно такого же, как у него самого, развернулся и вложил всю оставшуюся силу в один выпад, вгоняя острие в бок врагу.
И тут сзади на него обрушился удар палицы…
…Очнулся он от боли. Голова раскалывалась, словно ее зажали в тиски, левую руку как будто жег огонь. Над ним был низкий и неровный каменный потолок подземелья. Он лежал на импровизированных носилках, наскоро сооруженных из нескольких обломанных копий и чьего-то плаща. Слышался негромкий плач, разговоры, искажаемые пещерным эхом.
Его сил хватило лишь на то, чтобы поблагодарить неведомого мастера, ковавшего когда-то его шлем. Старая броня все-таки выдержала удар; зря, выходит, он так часто ругал ее.
Потом над ним склонилось лицо Хелен с дорожками слез, слюдянисто поблескивающих в рыжих отсветах факела. Филипп попытался улыбнуться. Кажется, это плохо получилось у него – всхлипнув, Хелен отвернулась.
Затем, справившись с собой, положила ему на лоб смоченную водой тряпку…
Спастись удалось немногим больше чем полутора сотням человек, из которых было только два десятка солдат, изможденных и получивших не по одной ране. Об участи остальных оставалось только молиться. С той стороны остались и дю Шантрель, до последней минуты сдерживавший атакующих в узком проходе, и Баррель, и аббат, уже раненый в грудь, все-таки успевший отворить потайную дверь в замковой часовне.
Все кто уцелел собрались тут, в обширной пещере. Когда-то, в незапамятные годы, по ней протекала подземная речка. Ныне о ней напоминали только песок и галька на дне давно высохшего потока.
Именно сюда выходил пробитый еще в римские времена подземный ход, по которому еще легионеры заходили в тыл осаждавшим форт непокорным галлам.
Как открыть секретный отнорок, знал только аббат и его помощник, точно так же, как только им одним было известно: где именно выход на поверхность. Пещеры эти тянулись на много лье вдоль реки, и можно было не опасаться, что враги обнаружат его. Не грозило уцелевшим и что враги взломают закрывающую вход каменную плиту. Старшина городских кузнецов мэтр Дени своей кувалдой, которой за минуту до этого разносил головы бунтовщикам, обрушил свод подземного хода, надежно завалив дверь. Но и сам не спасся от падающих сверху камней.