Тьма
Шрифт:
— Еще что?
— Потом я увидел его, — он показал на Габила, — и побежал.
— И все? Больше ничего?
— Нет, больше ничего. Кроме снов. Сны помню.
Оба белых глядели выжидающе.
— Рассказать сны?
— Расскажи сны.
— Ну, в них толку мало. Там все совсем другое. Сумасшедшее какое-то.
— Расскажи сумасшедшее.
Денвер. Сестра его Кара. Бандюганы-пистолерос. Функционирующий мир, воспринимаемый в мельчайших деталях. Он выпалил все это одной бесконечно длинной фразой, четко сознавая, что рассказывает
Белые и многоцветье леса за ними совершенно нормальны и естественны, но почему-то он всего этого не помнит.
— Все? — спросил Микал, когда Том замолчал.
— Практически все.
— Вот уж не думал, что кто-то кроме мудрецов так здорово знает историю, — прощебетал Габил.
— Какую историю?
— Ты не знаешь, что такое история? И в то же время так хорошо ориентируешься в ней. Интересно…
— То есть мои сны о Денвере — реальность?
— Не совсем, — Микал прошелся в направлении деревьев, за которыми скрылась женщина, вернулся обратно. — Это не твои гонки с преследователями на пятках. Это игра воображения. Но история древней Земли реальна. Каждый о ней что-то знает, что-то помнит. — Он покосился на Тома. — Ты действительно не понимаешь, о чем я?
Том заморгал, уставившись на цветной лес. Стволы деревьев как будто пылали. Что-то странное чудилось в них, но что-то и очень знакомое.
— Нет. — Том схватился за виски. — С головой что-то…
— Ну, что касается истории, то с головой у тебя все в порядке. Историю передают из уст в уста, из поколения в поколение, ее рассказывают в каждой деревне. Денвер, Нью-Йорк — это места из древней истории.
Габил запрыгал воробьем, на двух лапах.
— О, история, история!
Микал скосился в сторону прыгуна, но ничего не произнес.
— Друг мой, — обратился он к Тому. — У тебя классический случай амнезии, как мне кажется. Не понимаю, правда, почему вода не излечила и ее. Черный лес поразил тебя и рассеял твои мысли, привел тебя в шоковое состояние, и это неудивительно. И вот ты бредишь, тебе снятся преследователи в обстановке, которую сфабриковал твой воспаленный мозг. А мозг твой поместил все происходящее в исторический ландшафт. Поразительно!
— Поразительно, государь мой! — повторил Габил, и Микал метнул в него еще один взгляд.
— Но если я потерял память, почему я помню историю? Ведь получается, что о своих снах я знаю больше, чем, скажем, о вас.
— Амнезия, потеря памяти… Селективная, частичная. Да, сложная штука — наш мозг! Исторический антураж остался, современность стерлась. Ты галлюцинируешь, тебе представляется древность. Все можно объяснить. Полагаю, это пройдет. Вызвано это шоком черного леса, плюс ушиб головы…
Звучит логично.
— Значит, сны и галлюцинации после ушиба.
— Так мне представляется, — кивнул
— Значит, я видел древнюю Землю. Ту, которой больше нет. Ту, которая может только присниться.
Руш нахмурился.
— Не совсем так, но близко к этому. Некоторые называют ее древней Землей, но можно назвать ее и другой Землей. Но все равно это Земля.
— И какая разница между этой Землей и той, которую я вижу во сне?
— Если в двух словах… В ином месте силы добра и зла сами по себе не видны, проявляются лишь в воздействии. Здесь же они более… очевидны и ощутимы, что ли. Как ты сам убедился с черными летучими собаками. Объяснение неполное, но достаточно наглядное, как мне кажется. Что скажешь, Габил?
— Да, да, государь мой, очень наглядное, очень!
— Вот и хорошо.
Том из этого наглядного пояснения толком ничего не понял, но вдаваться в детали не стал, а вместо этого спросил:
— А что стряслось со старой Землей?
— Ну, дорогой мой, это уже сложнее. Тут так просто не расскажешь. Придется начать с вируса, с начала двадцать первого столетия.
— Французский, — вмешался Габил. — Штамм Рейзон. В 2010 году. Или в 2012-м?
— В десятом. И французским его назвать… Французский по истокам, но нельзя сказать, что… впрочем, неважно. Они разрабатывали безобидную вакцину, но при нагревании она мутировала в зловещий вирус. За три недели от населения планеты почти ничего не осталось.
— Меньше трех недель, — заахал Габил. — Меньше трех недель!
— И открылась дорога Обману.
— Великому Обману, — уточнил Габил.
— Да, к Великому Обману, — согласился Микал, кинув другу взгляд, как бы убеждающий того не мешать. — Наступило время бедствий, время войн. О конце старой Земли можно рассказывать долго. Но ты, конечно, всего этого не помнишь?
— Нет, не помню.
— Твой разум внедрился в какую-то точку и закрепился на ней. Разум, сам понимаешь, штука очень сложная.
Том кивнул.
— Но откуда я знаю, что этоне сон? — спросил он.
Оба руша заморгали.
— А почему бы и нет? В этом самом Денвере у меня сестра, и память осталась, и жизнь идет, и события происходят. Здесь же я ничего не помню.
— Амнезия, — авторитетно кивнул Микал. — Не думаешь же ты, что я и мой беспокойный друг тебе привиделись? Вот трава под твоими ногами, воздух входит в твои легкие, ты дышишь…
— Ну… Не знаю…
— Ты потерял память, Томас Хантер. Если, конечно, это твое реальное имя… Может быть, это имя из твоего сна. На древней Земле у людей обычно были составные имена. Сойдет и это, пока мы не выясним, кто же ты в действительности.
— Мы тебя видим, Томас Хантер! Ты нам не снишься, не снишься, можешь быть уверен, — успокоил Тома Габил.
— Значит, ты ничего не помнишь ни о нас, ни об озере, ни о шатайках? — спросил Микал.
— Нет, ничегошеньки не помню!