Тьма
Шрифт:
Теперь ситуация у него в руках, все под контролем. Очень удачно, очень удобно, что он сможет заняться ими обоими одновременно. Теперь все решает время.
Карлос глянул на себя в зеркало заднего вида, смахнул соринку со шрама, откинулся на спинку сиденья и удовлетворенно вздохнул. Время, время…
Моника следила, как Томас нервно вышагивал по номеру, и размышляла, может ли история, которую только что сплел этот парень, каким-либо самым странным, немыслимым образом оказаться чем-либо, кроме полной ахинеи. Такую возможность
С другой стороны, рассуждая точно так же, его историю можно было, образно выражаясь, сунуть коту под хвост.
Последние пять минут он молча расхаживал по комнате, вертя в пальцах пистолет. У Моники появились сомнения, что он когда-либо использовал такое оружие. Сначала у нее такого рода сомнений не возникало, но теперь…
Кондиционер в номере нещадно дребезжал, но гнал лишь горячий воздух. Они оба обливались потом. Час назад она сняла свой пиджак.
Не будь она на него так зла, она, может быть, даже пожалела бы странного парня. В глубине души ей и сейчас было жалко этого дурня. Искренность его сомнений не вызывала, что однозначно означало сумасшествие. Что, в свою очередь, грозило неожиданной сменой настроения, возможностью непредсказуемых действий, вплоть до немотивированного жестокого убийства жертвы.
Неплохо бы выявить истинные мотивы его поступков…
Задыхаясь от жары, Моника попыталась провентилировать легкие глубоким вдохом.
— Томас, попробуйте в порядке исключения принять мою точку зрения.
— А чем я занимаюсь уже битых два часа?
— Вы рассматриваете все со своей позиции. Для вас все строго логично, состыковано, но для меня все ваши рассуждения — темный лес. К тому же здесь очень душно, и у меня болит голова. Первая партия вакцины, возможно, уже отгружена, через сутки-двое ее получит сотня больниц по всему земному шару. Если вы правы, то, сидя здесь, мы впустую тратим время.
— Вы хотите убедить меня, что отмените поставки?
Она уже взвешивала возможность обмануть его, но не доверяла своим способностям врать убедительно. Да и не поверил бы он ей, сколь артистично бы она ни солгала.
— И вы поверите, если я скажу «да»?
— Поверил бы, если бы мы сделали это вместе. Хватило бы звонка Моники де Рейзон в «Нью-Йорк Таймс».
Она вздохнула.
— Вы прекрасно понимаете, что я не могу этого сделать.
Что же делать, что делать? Надо завоевать его доверие, но как?
— Но если бы я вам поверила, я бы не остановилась и перед звонком в «Нью-Йорк Таймс». Вы понимаете мои затруднения?
Он не ответил, и это молчание послужило красноречивым ответом. Она продолжила напор.
— Я выросла на виноградниках юга Франции. Там намного прохладнее, чем здесь, очень приятный климат. — Она улыбнулась. Заставила
Он молчал. Она перевела дыхание и продолжила.
— Кровного отца своего я никогда не видела. Он оставил семью, когда мне было три годика. Жак, один из сыновей семейства де Рейзон, влюбился в мою мать. Мне тогда уже исполнилось десять. Стукнуло двенадцать — и умерла мать. Четырнадцать лет назад. Много воды утекло. Знаете, я ведь училась на медицинском в Калифорнийском университете.
— И какого черта вы мне все это внушаете? — наконец высказался он.
— Беседую с вами.
— Не лучшее время для беседы. Вы лучше внимательно слушайте то, что я вам говорю.
— Да, я слушаю вас внимательно, — ответила она, стараясь придать голосу убедительность. — Но вы, как я уже сказала, на все смотрите со своей колокольни. Я рассказываю вам, кто я есть, чтобы вы могли общаться со мной как с живым человеком, с женщиной, сбитой с толку и запуганной вашими выходками.
— Уж не знаю, как можно выражаться яснее. Вы мне либо верите, либо нет. А вы не верите, и это очевидно. Вот в чем проблема. — Он поднял руку. — Поймите меня верно, я бы, может, посидел с вами, болтая «за жизнь», посетовали бы мы, поплакались бы друг другу на отцов, бросивших нас в детстве, но не до того сейчас. Есть дело поважнее.
— Ваш отец тоже бросил вас?
Он опустил руку.
— Да.
— Печально. — Она чуть продвинулась. Так держать! — Сколько вам тогда было?
— Шестнадцать. На Филиппинах. Он был армейским капелланом.
Парень открылся перед ней в новом свете. «Сын полка», детство на заморской военной базе. И еще одна маленькая удача: она сносно говорит на тагалог.
— Саан ка накатира? (Где ты жил?)
— Накатира ако са Майнила. (Я жил в Маниле.)
Обмен взглядами. Его взгляд, похоже, смягчился.
— Не выйдет, мадам!
Вот черт! А вроде…
— Что не выйдет?
— Психологический этюд.
— Но… Вы неправы. Я вовсе не пыталась увести вас в сторону. Почему вы не можете разговаривать со мной как с человеком, а не как с каким-то купцом или делягой?
— Да-да. Разумеется. Вы бедная запуганная женщина, трясущаяся от ужаса при одном взгляде на жестокого бандита. Беспомощное брошенное дитя, жаждущее появления героя-избавителя. Да бросьте вы! Это я в безвыходном положении. Вы прекрасно поняли, что я для вас не представляю угрозы, что оружие применить не отважусь. К черту!
— Но рассудите здраво, как вам можно верить? Вы рассказываете сказки о черных летучих мышах, о цветных лесах, как будто в них сами верите, и хотите убедить в этом меня. Я защитила докторскую по химии, а вы хотите, чтобы я поверила в ваши сны, как какая-то девчонка-первоклашка.
— Да, именно этого я хочу! Эти черные мыши знают ваше имя! — выкрикнул он.
От этого выкрика у нее прошел мороз по коже. Он бросил пистолет на комод, стянул футболку.
— Ну и жара здесь!