Тьма
Шрифт:
— Уверен, во всем этом есть резон, — сказал я. — Мне кажется, я знаю, что она пытается сделать. Только вот никак не могу сообразить почему.
— Сдается мне, ты об этом и не думал.
— Что?
— На самом деле ты знаешь почему, но слишком ленив, чтобы уяснить это для себя.
— Дерьмо! — выругался я, но тут же умерил свой пыл. Ибо понял, что сейчас мне предстоит насладиться одним из его наставлений.
— Ты представляешь интерес, Мурген, поскольку являешься Знаменосцем. Последние несколько лет ты провел, вписывая новые материалы в Летописи — мои и Госпожи, так что знаешь их довольно хорошо.
— Копье Страсти?
— Это название использовали Хозяева Теней. Значение его нам неизвестно. Возможно, ответ сокрыт в старых Летописях, тех, которые ты спрятал во Дворце. Так или иначе, кое-кому хотелось бы наложить лапы на Знамя.
— Включая Кину?
— Ясное дело. Ты ведь изучал мифы о Кине, когда мы сидели в ловушке в Дежагоре. Разве там не подразумевается, что каждый штандарт любого из Вольных Отрядов Хатовара представлял собой фаллос Демона или что-то в этом роде?
Это вызвало довольно скабрезный обмен мнениями насчет того, зачем именно этот хрен моржовый — наше Знамя — мог потребоваться Кине. Затем Капитан сказал:
— Ты правильно сделал, что пришел ко мне. Зачастую мы предпочитаем держать такого рода вещи в себе и свыкаемся с ними — так мне думается. Слушай, поболтайся там. Но будь начеку. Завтра-послезавтра прибудет Одноглазый. Поговори с ним и сделай точно так, как он скажет. Уразумел?
— Ас этим что делать?
— Выкинь из головы.
— Выкинуть? Понятно.
— По пути в свою берлогу взгляни на Кьяулун и спроси себя, первый ли ты малый на свете, которому довелось потерять возлюбленную?
Да уж. Похоже, Старика раздражало мое упорное нежелание смириться с потерей.
— Ладно. Спокойной ночи.
Я пожелал того же и себе. Но ночка оказалась адской. Проваливаясь в сон, я немедленно попадал прямиком в долину смерти. Не раз оказывался я и в пещере старцев. Как только становилось по-настоящему худо, я просыпался: по большей части самостоятельно, но дважды с помощью Тай Дэя.
Бедолага. Нагляделся же он на меня за эти четыре года.
В конце концов Кина, по-видимому, озадаченная моей невосприимчивостью, оставила меня — напоминая о себя лишь ощущением раздражения и угрозы. И когда это кончилось, я уже не был вполне уверен в том, что не имел дело с каким-то чудовищным порождением собственного воображения.
Я заснул по-настоящему. Потом проснулся. Потом выбрался из своего логовища. Я мог бы воспользоваться привилегированным положением и ни с кем не делить эту халупу. Будучи Летописцем, я ценил это используемое для маленьких совещаний убежище, поскольку мог разложить там свои бумаги и работать.
Знамя стояло снаружи. Оно выглядело предметом, способным вызывать зависть кузена, не говоря уже о державных владыках. Всего-навсего старый ржавый наконечник, насаженный на длинное деревянное древко. В пяти футах от навершия к древку крепилась поперечина длиною в четыре фута, к которой был привешен сам флаг: черное полотнище с эмблемой, которой мы обзавелись на севере — серебристым черепом с исходящими из пасти золотистыми язычками пламени. Некогда там была личная печать Душелова. Череп не был человеческим. Зубы вроде собачьих, но слишком большие. Нижняя челюсть отсутствовала. Одна глазница алела: на некоторых изображениях левая, на других правая. Меня уверяли, будто это имеет значение, но никто не мог объяснить какое. Возможно, тут содержался намек на изменчивую природу Душелова.
Каждый член Отряда носил серебряный значок с этим изображением. Мы заказывали их где могли, а порой снимали с наших павших товарищей. Некоторые солдаты носили по три-четыре зараз. Это было связано с замыслом Костоправа относительно возвращения в Хатовар. У Масла с Ведьмаком, как я подозревал, было по несколько дюжин этих штуковин, привезенных с севера.
Сам по себе череп был не так уж страшен. Пугало то, что стояло за этим символом.
В этих краях решительно все боялись Отряда — или делали вид, что боятся, — памятуя о зверствах, совершенных, когда он проходил здесь в прошлый раз. Однако трудно поверить, что насилие может внушать страх на протяжении четырех веков. Нет и не может быть ничего столь ужасного, чтобы об этом помнили по прошествии нескольких поколений.
Доля ответственности, по-видимому, лежала на Кине. В течение столетий она манипулировала этими людьми, посылая им свои сны. Четыре века — изрядный срок, достаточный, чтобы внушить что угодно. В сущности, многое из того, что могло бы показаться бессмысленным, видится в ином свете, если предположить, что за этим стоит великая черная богиня. Это даже объясняло, почему в историю оказалось замешано столько чокнутых — из числа как малых, так и великих мира сего. Означало ли это, что выход Кины из игры мог бы вызвать взрыв здравомыслия на всех уровнях?
Но как можно избавиться от богини? Существует ли хоть одна религия, содержащая наставления по этому вопросу? Как сбросить со своей шеи божество, ставшее вконец несносным? Нет. Лучшее, на что ты можешь рассчитывать, — это совет, как дать этому божеству взятку, чтобы оно оставило тебя в покое хотя бы на несколько минут.
Глава 40
Общение с Одноглазым вновь сулило оказаться бесполезным.
— Кончай меня за яйца трепать, — заявил он, когда я поинтересовался, как мне справиться со своими снами.
— Мать твою перемать! Костоправ сказал, что ты знаешь ответ. Если ты и дальше будешь вести себя таким манером, я тебе их отверну. И в уши запихаю.
— Эй, Малец, полегче. Каким таким манером?
— Дураком прикидываться, вот каким.
— Эх, Малец, Малец. Молод ты еще, чтобы быть таким циником. С чего ты взял, что я не смогу исправить все с такой же простотой, как сноходец?
— Да с того, что один ленивый старый пердун сказал мне секунд двадцать назад.
— Ни хрена он такого не говорил. — Коротышка сердито притопнул. — Дерьмо! Старик и правда послал тебя ко мне с этим?..
— Точно.
— А ты все мне рассказал, без утайки? Не упустил, скажем, в угоду своему самолюбию какую-нибудь маленькую хренотень?
Я рассказал все. Мне было непросто, но я это сделал.
— Мне нужно выпутаться из этого. Одноглазый бросил на меня один из самых своих устрашающих взглядов.
— Ты уверен, что Старик послал тебя ко мне? Тебе не почудилось?
— Уверен.
Я уставился на его дурацкую шляпу, гадая, надолго ли меня хватит.
— Никто не любит хитрожопых. Малец.