«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— В чем дело? — спросил Серов. — Я вчера утром был у Саввы Ивановича, и он был в хорошем настроении…
У кого мы ни спрашивали и как ни старались узнать, нам никто не мог объяснить причину ареста Мамонтова. Я видел А. И. Чоколова, Кривошеина, Суббербиллера [151] и других знакомых общественных деятелей, адвоката Муромцева — никто ничего сказать не мог. Семья Мамонтова тоже ничего не знала. Что сделал Савва Иванович, почему такой быстрый арест — мы никто не могли себе объяснить. Политикой Савва Иванович не занимался, он не был похож на человека, который мог совершить растрату, потому что Савва Иванович был всегда довольно расчетлив, не был игроком и кутилой, в деньгах был скромен и даже несколько скуп. Постепенно мы узнали, что это, по слухам, арест из-за растраты при постройке Архангельской железной дороги, которая в это время проводилась и уже заканчивалась. Я, узнав, где находится Савва Иванович, поехал получить с ним свидание. Очень долго добивались этого свидания — Серов и я. Увидав Савву Ивановича в тюрьме, где нам дали 5 минут на свидание, Савва Иванович, одетый в свое платье, вышел к нам в приемную комнату для свиданий. Как всегда, он улыбался, и когда
151
Правильно: Цубербиллера.
— Я не знаю.
И так прошло долгое время. Я поехал в Петербург и увидал Сергея Юльевича Витте, который был министром. Сергей Юльевич, к моему удивлению, сказал мне, что он тоже не знает акта обвинения Мамонтова.
— Против Саввы Ивановича, — сказал он, — всегда было много нападок. И на обвинения его «Новым временем» в растрате, как душеприказчик Чижовских капиталов [152] , он ничего не ответил. А когда это дошло до царя, то он спросил меня, и я тоже не мог ничего сказать. Но Савва Иванович, когда я его просил это выяснить, представил отчет. Из оставленных Чижовым капиталов, которых он был душеприказчиком, он увеличил его в три раза, и все деньги были в наличности. Молчание Саввы Ивановича могло и сейчас сыграть такую же для него роль. Я знаю, что Мамонтов честный человек, и в этом совершенно уверен.
152
…душеприказчик Чижовских капиталов — о Чижове см. прим. к с. 31.
И Витте, прощаясь со мной, как-то в сторону сказал про кого-то:
— Что делать, сердца нет…
Серов, Валентин Александрович, писал в это время портрет Государя [153] и, окончив, сказал царю:
— Вот Мамонтов арестован, и мы, его друзья, не знаем, за что.
— Мне говорят все, что он виноват, — сказал Государь. — Но жаль старика и мне. И я сейчас же дам приказ, чтоб он был переведен на домашний арест.
На другой же день Мамонтов был переведен в дом своего сына Сергея Саввича, где мы видели его и приходили к нему. Как известно, на процессе Мамонтова, где прокурор Курлов произнес обвинительную речь, присяжные заседатели в полном составе вынесли Савве Ивановичу Мамонтову оправдательный вердикт. Выйдя из суда, Савва Иванович поехал на свой гончарный завод на Бутырках, где он с Врубелем делал из глины прекрасные произведения майолики. Савва Иванович заехал ко мне в мастерскую на Долгоруковской улице, пригласил меня к себе, и мы вместе с ним поехали в его две комнаты в маленьком домике, на гончарный завод. Было поздно. Ворота были заперты. Мы звонили, но никто не отворял. Сбоку у забора в песке была лазейка для собак. И вот в эту лазейку мы пролезли с Саввой Ивановичем. Нас встретил Петр Кузьмич, который заведовал обжигом майолики. Савва Иванович сказал мне:
153
Серов… писал… портрет Государя… — имеется в виду портрет Николая II. Известен не один портрет российского самодержца кисти В. А. Серова. Судьба одного из них, работы 1900 г., весьма драматична. Этот портрет был заказан художнику самим императором и предназначался в подарок императрице Александре Федоровне. Находился в Зимнем дворце в личных покоях Николая II и Александры Федоровны. После взятия дворца в октябре 1917-го этот портрет исчез. В те же дни его нашли на площади перед дворцом, «но уже в неузнаваемом виде: он был весь в дырах, от живописи оставался один тонкий слой, и черты лица едва можно было различить, — и видно, над ним всячески издевались — топтали ногами, скребли и царапали чем-то острым!» (Бенуа А. Н. Мой дневник. 1916–1918. М.: Русский путь. 2003. С. 204–205). Там же, в примечании, Бенуа пишет: «Эта печальная руина была сдана в Музей Александра III (теперь Государственный Русский музей. — Т. Е.). К счастью, в Москве, в Третьяковской галерее, хранится абсолютно точное повторение этого портрета, сделано самим Серовым» (Там же. С. 205).
— Ну, Костенька, теперь вы богатый человек. Сейчас поставим самовар, идите за калачами.
Я — в ворота, побежал в лавочку, достал калачей, баранок, колбасы, каких-то закусок и принес Савве Ивановичу. Савва Иванович был, как всегда, весел. Потеря состояния, тюрьма и суд на него не произвели никакого впечатления. Он только сказал мне:
— Как странно; пункт обвинения был, что в отчете нашли место, очень забавное: мох для оленя — 30 рублей. Костенька, помните вы этого оленя, бедного, который умер у Северного павильона на Нижегородской выставке? [154] Его не знали, чем кормить, и вы так жалели: мох-то, должно быть, не тот, он не ел. Бедный олень…
154
Северный павильон на Нижегородской выставке — выставка 1896 г. в Нижнем Новгороде посвящалась Русскому Северу.
И Савва Иванович смеялся.
— Видите, его положение было хуже, чем мое. Мошенники-то мох-то, должно быть, не тот дали, не с Севера.
Савва Иванович так и остался жить на своем заводе. И сожалел все время, что не может поставить опять в театре тех новых опер, партитуры которых он покупал и разыгрывал с артистами, которых всегда так любил. Однажды Савва Иванович, спустя много времени, приехал ко мне и сказал:
— Я был вызван в Петербург Государем. Он вышел ко мне, протянув обе руки, и сказал:
— Савва Иванович, знаете, я виноват. Вы не были виновны… Я прошу вас принять от меня все ваши прежние средства, какие были у вас, и все ваше положение.
И он меня обнял. Я сказал ему:
— Больше и красивее для меня в жизни не было момента… и мне ничего не надо. Красота счастья моего вся испортится. Мне ничего не надо…
И
— Вы поступили, как нужно… — и подумал про себя: «А неплохие все же есть русские люди… Из купцов, которых так много бранят».
Савва Иванович был очень рад, что, работая в качестве консультанта-художника при устройстве Всемирной парижской выставки 1900 года отдела окраин России, я получил как художник высшие награды от французского правительства [155] . Золотые медали получили я, Серов и Малявин. В это время Врубель приехал из-за границы и жил со мной. И странное было веяние в печати по отношению к художникам. Из-за границы кто-то привез модное слово «декадентство», и оно обильно и трескуче применялось ко мне и Врубелю. Не было дня, чтоб газеты на все лады неустанно, в виде бранного отзыва и полного отрицания нас как художников, не применяли этого слова. Но, несмотря на это, однажды ко мне приехал управляющий конторой московских Императорских театров, Владимир Аркадьевич Теляковский и сделал мне предложение вступить в театр как художник [156] , для чего он делает особое новое положение, и помочь ему в деле реформы московских Императорских театров.
155
…работая в качестве консультанта-художника при устройстве Всемирной парижской выставки… — на Всемирной выставке в Париже в 1900 г. Коровину и Головину была поручена художественная организация русского кустарного отдела.
…я получил… высшие награды от французского правительства — за сконструированный К. А. Коровиным павильон кустарной промышленности и тридцать художественных панно французы наградили его орденом Почетного легиона, двумя золотыми и несколькими серебряными медалями.
156
…предложение вступить в театр как художник… — приглашение сотрудничать в Императорских театрах было сделано В. А. Теляковским Коровину, по всей вероятности, в 1900 г. По этому поводу ходили слухи, что Коровин воспользовался арестом Мамонтова (см. выше, прим. к с. 62) и ушел к Теляковскому.
— Причем, — сказал он мне, — вам предоставляется создать постановки, столь же художественные, как те, которые были в театре Мамонтова. Но, к сожалению, должен сказать вам, что вы встретите много препятствий, главным образом, в печати от непонимания, а в театре от артистов — и рутины. Но я постараюсь всегда поддержать вас. Театры до такой степени пали художественно, что, например, балет не имеет возможности быть дальше в театре в таком положении. Он совсем не посещается публикой, его сборы не превышают тридцати рублей. Театр пуст, и на каждое представление балета чиновники конторы и посыльные едут в казенные учебные заведения, институты и кадетские корпуса, военные учебные заведения пополнять балетные спектакли учениками этих заведений. Эти девицы и юноши, возвращаясь из театров, с балетов, не подготовляют уроков, и это отразилось ненормально на положении казенных учебных заведений. Этим отчасти объясняется и уход директора Всеволожского, и поговаривают даже о закрытии балетной школы в Москве и Петербурге. Безвкусный балет, данный в последнее время, «Звезды» [157] , с бенгальским огнем, с безвкусной постановкой, дал два раза сборы по триста с чем-то рублей. Публика на балеты не ходит. Надо внести вкус и понимание.
157
«Звезды» — балет был поставлен в Большом театре в январе 1898 г. Сценарий и декорации написал К. Ф. Вальц.
Я предложил Теляковскому пригласить художника А. Я. Головина, человека большого вкуса.
Первый балет, для которого мы работали костюмы и декорации, был «Дон Кихот». Удивительно, что, несмотря на вопль газет, «декадентство на образцовой сцене», балет шел при полных сборах. Артисты не желали надевать мои костюмы, рвали их. Я ввел новые фасоны пачек, вместо тех, которые были ранее, похожие на абажуры для ламп. Пресса, газеты с остервенением ругали меня: «декадентство». Гринвуд [158] писал: «Декадентство и невежество на образцовой сцене…» Прекрасный артист Малого театра, Ленский [159] , считавший себя художником и знатоком, писал в «Русских ведомостях»: «Импрессионизм на сцене Императорского театра», причем слово «импрессионизм» бралось, похоже, как ругательство, так же, как и «декадентство».
158
Правильно: Грингмут.
Гринвуд писал… — Грингмут Владимир Андреевич (1851–1907), редактор-издатель консервативной газеты «Московские ведомости».
159
Ленский Александр Павлович (1847–1908) — актер, режиссер и педагог.
В декорационной мастерской, где я писал декорации, я увидел, что холст, на котором я писал клеевой краской, не сох и темные пятна не пропадали. Я не понимал, в чем дело. И получил анонимное письмо, в котором безграмотно мне кто-то писал, что маляры-рабочие кладут в краски соль, которая не дает краскам сохнуть. На В. А. Теляковского, который сидел в партере на репетиции в Малом театре, бросилась с криком какая-то женщина, желая ему нанести оскорбление — ударить. Теляковский схватил эту женщину за руки, но в конторе Императорских театров в это время сидел в телефонной будке рецензент из «Московских ведомостей», где телефон уже был соединен с Петербургом, куда условлено было дать знать, что Теляковскому нанесено оскорбление действием во время репетиции. Наутро в Петербурге газеты оповестили, что управляющему московской конторой Императорских театров нанесено оскорбление действием. Так Теляковский был принят в Москве, в Императорских театрах.