«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Ну что же, видел?
— Видел.
— Как же так, скажи, — спрашивает мой приятель.
— По ночи стою на коленях в тундре, на камени. Молюсь. И так тяжко-тяжко мне. Чую, вина во мне есть. На лестовице третью тысячу считаю: «помилуй мя». Гляжу, а сбоку-то идет этакий согбенный. А на спине жернов большой. Остановился, да ко мне повернул лицо, такое белое, и глядит — строго. Думаю я: «Пошто мельник идет, и хлеба не родит земля здешняя…» Вдруг голос:
«Прия зависть, яко Дух Свят, много крови невинно лиаху дурость ваша. Не спасетесь хитростью во тьме дьявола. Стерва тленная, дураки вы все!»
И пропал. И голос его грозный прошел во мне, и затрясло меня всего. Упал я оземь и сказал только:
— Помилуй!
— Вот так история, — заметил мой приятель. — Так и сказал: «Дураки вы все»?
— Да, родной, так и сказал. А голос у его, как у начальника какого или царя. И вот встал я, и стало мне так
Старик встал, перекрестился на угол, на икону, поклонился и пошел спать.
— Ну, страшную штучку рассказал старик,:— сказал мой приятель. — Вот совесть что делает, какая история! Жернов на спине несет: в жернове-то пудов десять, поди. «Дурость ваша!» Вот так! А пожалуй — верно.
Апельсины
212
От зари до зари… — слова из старой студенческой песни:
Есть в столице Москве Один шумный квартал — Он Козихой Большой прозывается. От зари до зари, Лишь зажгут фонари, Вереницы студентов шатаются, А Иван Богослов, На них глядя без слов, С колокольни своей улыбается.Мы были молоды, и горе еще не коснулось нас… Весной, после долгой московской зимы, мы любили «пошататься» в предместьях Москвы…
— Пойдемте в Петровско-Разумовское, — предложил Антон Павлович Чехов.
Брат его Николай, художник, уговаривал идти в Останкино: «Там Панин Луг и пруд, будем купаться».
— Нет, купаться рано! — сказал Антон Павлович, — только пятое мая. Я не позволю, я доктор. Никого еще не лечил покуда, и кто будет лечиться у меня — тоже не знаю, но все-таки — врач и купаться запрещаю… Да, я врач! Диплом повешу в рамке на стену и буду брать за визит. Раньше не думал об этом. А забавно, как это в руку при прощании незаметно сунут свернутую бумажку. Буду брать и опускать глаза или, лучше, — глядеть нахально: посмотрю, что дали, и положу в жилетный карман. Этак, развязно. Вот, так! — показал А. П. — А покуда что немного денег есть. Пойдем, Исаак, — обратился он к Левитану, — сбегаем в лавочку и купим на дорогу чего-нибудь поесть.
У Чехова мы всегда встречали много незнакомых нам людей: студентов-сверстников его, рецензентов, журналистов, — в это время он писал под псевдонимом Чехонте [213] .
На сей раз в его комнатке в гостинице «Восточные номера» был особый человек. Небольшого роста, белобрысый, лицо в веснушках, рот дудочкой, светлые усики и сердитые брови. Серые глаза глядели остро, сразу было видно, что это человек серьезный. Говорил он резко и очень строго. И смешливости, какая была в нас, не было и следа.
213
…в это время он писал под псевдонимом Чехонте — таким прозвищем наградил А. П. Чехова учитель Закона Божьего. Первое печатное произведение Чехова появилось в 1880 г. в журнале «Стрекоза». С этого времени началась его непрерывная литературная деятельность. Он сотрудничает с юмористическими журналами «Зритель», «Будильник», «Свет и тени», «Мирской толк», «Осколки». Пишет в основном короткие рассказы, юморески, сценки, подписываясь псевдонимом Антоша Чехонте, Балдастов или Человек без селезенки. В 1884 г. вышла первая книга театральных рассказов Чехова «Сказки Мельпомены», в 1886-м — «Пестрые рассказы», в 1887 г. — «Невинные речи», сборник «В сумерках». Тогда же Чехов начинает сотрудничать с газетой «Новое время». С началом регулярного сотрудничества с газетой «Новое время» (1886–1893) Чехов отказывается от псевдонима и подписывается полным именем. Получив признание читателей и критики, Чехов оставляет свой прежний жанр небольших газетных очерков и фельетонов и становится по преимуществу сотрудником таких ежемесячных
Он говорил, обращаясь к брату Чехова:
— Медицина не наука, фикция! Никакой уважающий себя человек не возьмет этой профессии. Я это сознал и выбрал филологический факультет.
Он сдвинул брови и вытянул губы в дудочку.
«Какой сердитый!» — подумал я.
А. П. и Левитан вернулись. Положили покупку на стол.
— Ну, собирайся, Николай, — сказал А. П. — Давай вот эту корзинку.
— Антоша, послушай! Новичков уверяет, что медицина ерунда, фикция, а ты теперь лекарь, плут и мошенник, — говорил брат А. П., завертывая в бумагу печеные яйца.
— Да, да, верно, все верно, — ответил А. П.
— Половина кладбищ жертва докторов, — сказал Новичков и сдвинул бровки.
Антон Павлович засмеялся.
— Я один сколько народу уморю! Вы замечательный человек, Новичков. Вам надо бы юридический факультет. Вы — судья праведный. Ну, идем!
Мы вышли.
Как хорошо на улице! Тарахтят колеса по сухим мостовым, солнце светит радостью, синие тени отделяют заборы, деревья и резко ложатся на землю.
Какой контраст: солнце, весна, воздух и накуренная комната номеров!
Идем, а навстречу процессия похорон. Шагают понурые люди, жена, наклонив голову, у самого гроба; потом кареты, извозчики с родными, знакомыми.
— Весной лучше жениться… Как вы думаете? — обратился Антон Павлович к Новичкову, но тот ничего не ответил.
Сады, за заборами бузина, зеленая, яркая. Тверская, Ямская, лавки, магазины, церкви. А вот и «Трухмальные» ворота [214] .
— Читайте, — сказал Николай Чехов, — что написано: нашествие галлов и с ними двунадесяти языков. Вот они здесь когда-то были, чувствовали. Изящные кирасиры, гусары, гвардия, французы, испанцы, итальянцы, саксонцы, поляки, далматийцы, монегаски, мамелюки и сам Наполеон. Когда он увидел впервые самовар, здесь в Москве, то… И брат Николай пропел:
214
Трухмальные ворота — или Триумфальные ворота, помпезное творение архитектора О. И. Бове. В старой Москве существовали «Старые Трухмальные» ворота (на площади Маяковского, где ныне находится памятник поэту) и «Новые Трухмальные», возведенные в честь победы над Наполеоном (нынешняя Триумфальная арка на Кутузовском проспекте).
— Правда, мне надо быть поэтом? Как я стихом-то владею.
Вдруг и новый наш знакомый Новичков открыл ротик и с серьезной миной запел тенорком:
И всегда вперед стремился Ты, идейный человек, Сеять правду не скупился, Презирая жалкий век.Мы остановились и глядели на Новичкова. Что будет дальше? Но он презрительно замолчал.
А. П., севши на край канавы, на травку, вынул из кармана маленькую книгу и что-то быстро записал.
Мы шли сухой дорогой — шоссе. Справа прятались и выглядывали из пуховых весенних садов деревянные дачи, были в садах вишневые в цвету деревья, яблони, акации и желтоватые пышные тополя. На всем блестело солнце. Домики были, как детские игрушки: весело раскрашены, ставни закрыты. Москвичи еще не переезжали в них.
Слева протянулось большое поле Ходынское. Мы подходили к Петровскому дворцу [215] . Я любовался архитектурой. Такие формы бывают на старых фарфоровых вазах, где пейзажи и все дышит радостью, обещанием чего-то восхитительного, фантастического…
215
Петровский дворец — Петровский путевой (подъездной) дворец. Построен по приказу Екатерины II в 1776–1780-х гг. в честь успешного завершения русско-турецкой войны 1776–1780 гг. как загородная резиденция для отдыха знатных особ после утомительной дороги из Петербурга в Москву. Архитектор М. Ф. Казаков. Позади дворца в начале XIX в. был разбит Петровский парк.