«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— И мы с тобой поедем, — предложили все в один голос. — Все поедем!
Взяли извозчиков. До кладбища было верст пять.
Раннее утро, чуть брезжит свет. На пролетке я оказался рядом с очень красивой актрисой. На ней была большая шляпа с висящими вишнями и темный жакет с белыми обшивками, похожий на жука, гладкий и тугой, а талия была тонюсенькой. Как она нравилась мне — тогда, в это раннее утро, на Тверской! И жакет ее, и тонкая талия, и вишни в шляпе. Молод я был, и божественно-прекрасной казалась мне она в весеннем сумраке. До жути радостно было трястись рядом с ней на извозчике.
Когда
— Ах, как хорошо, как торжественно. Ах, арка! Я чувствую себя маркизой, а вы — мой верный паж.
На кладбище Задунаев-Врайский отыскал могилу. Она была еще свежа. Трагик имел вид сугубо мрачный. Он встал на колени перед насыпанной горкой земли, долго крестился и кланялся, касаясь головой края насыпи, и когда поднялся, на лбу его и на седевших уже волосах видны были комья глины. Он простер над могилой руки и дрожащим голосом сказал:
— Вот она, Ольга. Моя Ольга — здесь. Бедная моя Ольга! В Нижнем я играл Кина. Театр гремел. А она кашляла. Номера Трофимова — сырые…
Прекрасная актриса в шляпке с вишнями тоже истово крестилась и подносила к глазам батистовый платочек.
Трагик бил себя в грудь и рыдал:
— Не будь такой сволочью этот Линевич, была бы она жива. Еще буду ему морду бить. А полицмейстер хорош! Дал убежать антрепренеру, бродяга. А доктора? Оперируют, вынимают легкие, прокалывают женщину, и это…
И вдруг растерянно посмотрел на могилу, на нас, кругом:
— А ведь могила-то не та, — сказал он.
— Что же ты, чертова кукла, зря нас возишь! — кричали ему актеры.
— За каким дьяволом тряслись этакую даль!
— Какая тут застава? — грозно спросил Задунаев-Врайский.
Ему ответили:
— Тверская.
— Да, ошибка! Та застава — Бутырская. И притом темно было. Стал я малость рассеян. Старость. Вне жизни я уже — понимаете? Вне жизни… Перепутал.
И затем, как бы обидевшись на нас, трагик добавил:
— Она похоронена в Ростове!
Васина супруга
Приехал ко мне в деревню приятель с женой. Пара была статная. Вася [222] — великан, сажень в плечах, здоровенный. Она — тоже большого роста, красивая, румяная. Темные глаза, ровные жемчужные зубы и большой, какой-то положительный рот. Говорила немного нараспев и вкрадчиво. Была у нее дочь от первого брака, тоже большая и тоже положительная, хорошо училась и занималась живописью.
222
Вася — Василий Сергеевич Кузнецов, архитектор, друг Коровина и Шаляпина; один из главных персонажей рассказов об охоте и рыбной ловле.
За обедом супруга спросила, чт'o стоят в деревне яйца и творог. Я не знал.
— Ну вы все такой же, в облаках живете.
— А куры почем?
— Три рубля, — ответил я.
— Три рубля курица! Ну вот. А ты говоришь — деревня. В деревне все дороже.
— Да ведь это он нарочно, — вмешалась
— Нет, не нарочно. Сама помню. Жили мы в Листвянах, на даче, Вася курицу захотел к обеду. Я послала. Так тоже говорили, два или три рубля.
223
…моя сестра… — двоюродная сестра К. А. Коровина Варя Вяземская. Фигурирует в нескольких рассказах. Она живет в деревенском домике Коровина в Охотине (неизвестно, было ли так на самом деле) и, обладая строгим характером, удерживает друзей от розыгрышей и дурачеств, постоянно имевших место, когда на даче у Коровина собиралась вся компания.
— Что же, — поинтересовался я, — купили?
— Нет… Вы подумайте! Принесла баба курицу — худющую. «Сколько?» — спрашиваю. — «Два рубля». Я и говорю: «Ты в Бога веруешь?» А она в ответ: «Я, — говорит, — вам не Бога продаю, а курицу». Повернулась и ушла. Подумайте! Нет, жить в деревне нипочем не стану.
Обед продолжался.
Посмотрев на мужа, она опять спросила:
— Ложки серебряные?
— А что? — удивился я.
— Не стала бы держать серебряных в деревне.
— Как же не стала бы, — вмешался муж, — да ведь у нас на даче тоже серебряные?
— На даче другое, — ответила супруга не без строгости и губы сложила бантиком. — Дача все же не деревня, там почище. Здесь все глаза пялят и прислуга тоже скажет — «серебро». Не очень-то хорошо.
Подали клубнику. Супруга не унималась.
— Своя?
Она посмотрела на мужа.
— Стоит ягоды собирать! Столько хлопот. В Москве прямо с лотка, и заботы нет.
Так, в милых и положительных разговорах, прошел обед.
Чай пить мы пошли ко мне в мастерскую. Там на мольбертах стояли мои неоконченные картины.
Глядя на картины, она опять спросила:
— А вот рамки, я думаю, тоже дорого стоят?
— Дорого, — согласился я.
— А без рамок кто же купит? И повесить-то некуда.
За чаем разговор шел о том, сколько сахару кладется в варенье и что в Москве варенья готового сколько угодно, и дешевле.
Потом мы отправились с Васей на реку ловить рыбу.
Сидя в лодке на чудесной реке Нерли, у леса, как-то сразу стало хорошо и вольно. Цветные поплавки весело прыгали на светлой и ровной поверхности воды. Вечерело. Камыши и кусты ольхи ярко отражались у берегов. Насвистывала иволга. Когда поплавки окунались, мы вытаскивали горбатых окуней, золотых язей.
На бугре показалась жена.
— Что, ловится? — издали спросила она.
В это время Вася вытащил окуня.
— Ах, прелесть, они вкусны, как сахар, — радовалась супруга. — А я по грибы пойду. Вот нашла подосиновик. Хоть и не едят их в Москве.
— Ушла, — сказал Вася и, вынув из кармана бутылку, разом выпил половину.
— Хочешь? — предложил он мне.
— Что ты этак коньяк пьешь? — заметил я.
— Нельзя, брат, только этим лекарством и спасаюсь… Смотри-ка. Это у меня повело.