«То было давно… там… в России…»
Шрифт:
— Все.
— То есть как — все?
— Виктор сказал Ольге: «Все брошу к твоим ногам».
— Ворованное?
— Как это пошло, не тонко!
Какой-то особенный, злой огонек мелькнул в ее глазах.
В конце концов — мы повздорили. А соловьи заливались… Я возвращался на станцию один. Пахло рекой. Проходя по мосту, я остановился и стал смотреть на воду. Темны были отражения берегов, и в глубине сияли звезды. На душе было тихо, странно, радостно. Вдруг слышу крик: «Постой, умоляю!» Я обернулся и увидел бегущую фигуру в белом платье. Она!
— Я поняла, я все поняла! — подбежала актриса
— А вам бы понравилось, кабы из любви к вам кто-нибудь утопился или застрелился?..
— Еще бы, — ответила она, не задумываясь, — вот из-за Ады Дурвенд четверо застрелились. А в меня — трое стреляли.
Луна осветила ее на фоне темных ольх. В тишине ночи она была торжественно-прекрасна.
— Прощай! — крикнул я и бросился в воду.
Послышался ее отчаянный крик.
Река несла меня по течению. Было глубоко, но я хорошо плавал. И вижу — уже вдали мост, на котором я был. Бегут люди с фонарем, крики, ее крик «спасите», кто-то вопит «караул»… За заворотом реки подплываю к берегу и хватаюсь за ветки ольхи. Мне бросают веревку. Вылезаю. На берегу — люди, дачники. Один из них наливает мне в стакан какого-то вина, говорит: «Скорей пейте», — держит меня за пульс. Он взволнованно шепчет: «Я все знаю. Идемте».
— Куда?
— К нам. Она у нас, там доктор. Хорошо, что спасли вас. Петр Сергеевич смотрит с террасы, говорит: «Вот на мосту человек. Наверно топиться хочет. Ночью в реку смотрят не зря…» А та, барынька ваша, кричит: «Это из-за меня, утонет!» Плачет… Идемте… Если бы не Петр Сергеевич, то — ау! Уж вы начали за ветки хвататься… Ну, не стоит говорить. Не унывайте, молодой человек.
Мы пришли на большую дачу. Я переоделся. Мне дали очень широкие панталоны и японский женский халат, все что попало под руку. Народу полна дача — все милейшие люди. С террасы доносятся голоса: «Утопленник».
— Вот история! — думал я. Надо все же для приличия делать вид, что я в самом деле хотел топиться.
Женщины, приоткрыв дверь, разглядывали меня испуганными глазами. Мужчины успокаивали. Доктор брал за пульс, говоря в сторону, в пространство:
— Пальпитацио кордис! [232]
232
От лат. palpitacio cordis — пальпация в области сердца.
Какой-то дачник приносил вино стакан за стаканом и повторял: «Вы пейте, и я с вами. Ах, эти драмы, у меня их… Ну что, пейте!»
Меня вывели в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Один из дачников поднял бокал:
— Поблагодарим Петра Сергеевича и доктора, которые первые откачали молодого человека… И да послужит наше дружеское сочувствие в знак того, что он не так забыт, как многие из прочих утопленников!..
Другой дачник, огромного роста с белым лицом и с туловищем, похожим на комод, тоже сказал спич [233] :
233
От англ. speach —
— Не только в молодые, а даже в наши года могут случаться от женщины такие реприманды [234] , что просто ум раздвигается на части. Все мы знаем по делам нашим, что в прошлом году случилось с нами, от Эмилии Карловны… То есть, я хочу сказать — с ее мужем. В этаком разе, ежели бы с ним не сладил Веревкин Костя, под Новый год у «Яра», то скажу прямо: фабрика пошла бы к дьяволу.
На меня все глядели с сожалением и радостью. Дамы ухаживали за мной, особенно одна… Она жала мне руку и повторяла на ухо:
234
От фр. r'eprimande — выговор, внушение.
— Ну, что за охота! Вы так молоды…
Тут в комнату, где я сидел и пил со всеми, вошла она, виновница моей гибели. Вошла торжественно.
— Как счастлива… Вы спасены. Как я страдала! Но вот и доктор говорит, что нет ни в одной литературе мира, чтобы человек топился от любви при женщине. Вы не понимаете красоты драмы…
— Верно, — сказал я. — В следующий раз я утоплюсь один.
С террасы закричали: «Сюда, сюда. Смотрите. Там опять что-то на мосту, кричит кто-то. Опять народ с фонарем. Еще кто-то утопился».
И впрямь, по мосту бегали люди. Мы все толпой пошли к мосту. Тишина майской ночи, роса, трава бьет мои туфли, и она, новая моя красавица, рядом со мной, я чувствую ее около себя. Как пахнут ее плечи, платье. И эта ночь! Медовый запах тополей, звезды, темные ольхи у реки. Глаза ее смотрят прямо в мои:
— А из-за меня вы бы утонули?
«Что же это такое, — думаю, — опять купаться?»
— Утонул бы, — отвечаю.
— Милый… — шепчет она.
На мосту стоит толстый исправник, станционный жандарм и еще кто-то. По воде ведут невод. На берегу народу — весь поселок.
— Теперь все едино, — кричит голос, — опоздали. Не откачать.
— Наши-то не откачают?
Все ринулись к неводу. Исправник впереди. Жандарм говорит:
— Хучь увыпей ею усю, реку, а его чтобы достать!
Невод волокут по берегу. В мотне плещется, блестя чешуей, освещенная луной рыба.
— Нету!
«Это меня ищут, — думаю я, — дали знать на станцию исправнику. Меня ищут…»
— Вы у нас ночуете? — спрашивает новая дама. — Наверху я приготовила для вас комнату — светелку…
— Но ведь мне, сударыня, из любви к вам надо еще топиться?
— Ах, какие глупости… Какой вы, право!
Бежит Петр Сергеевич, запыхался, кричит:
— Опять утопился, вот дурак-то. Я так и знал…
Увидав меня, остановился в недоумении:
— Вот он. Где же утопленник?
Петр Сергеевич пьян.
— Что это вы с ним делаете, — обращается он к моей новой даме. — Довольно вам, молодой человек! Не верьте женщинам. Анна Васильевна, фюить, дудки! Нет, из-за прекрасных глаз не утону. Уж как вам угодно-с, фюить!