То было давно…
Шрифт:
В это время, слышим, кто-то будто подъехал к крыльцу. Ленька входит и докладывает:
– Приехал охотник какой-то. Промок весь. Вас спрашивает.
– Спроси, кто такой.
Ленька возвращается и говорит:
– Криворож.
– Как? – спрашиваем мы все. – Что такое?
– Криворож, и всё. Фамилия такая…
Я вышел в переднюю. Там стоял промокший незнакомец-охотник. Два зайца висели у пояса.
– Простите за беспокойство, – сказал он. – Ехал на огонек. Невозможно, ночь. Зги не видать… Промок до костей. Не позволите ли согреться? Озяб ужасно.
Переодевшись во что попало, новый гость скоро сидел с нами за столом. Он, видимо, был доволен, а его зайца мы жарили в сметане на кухне.
– Ну и ночь, – говорил охотник. – Вот так, рядом, свою руку не видно. А дождь проливной. Возчик мой испугался! Парень молодой. «Глядите, – говорит мне, – вот, знать, волки, что-то мелькает…» Действительно, что-то мелькало. Должно быть, глаза, а потом слышу, там, вдали, глухо завыли. Так жутко стало. В глухом месте вы живете… Я-то ярославский, на охоту иногда в Соболево езжу к псковичу. Я во «Втором обществе взаимного кредита» состою, кандидат прав на судебную должность, только вот фамилия у меня неприятная.
Приятель Коля надел пенсне, как-то вытянулся и пристально посмотрел и на охотника, и на нас.
– Такая неприятная фамилия, – продолжал охотник. – Конечно, в ней я не виноват, но хочу теперь подать на высочайшее имя прошение: «Прибегаю к стопам» и прочее…
Коля вскочил и, рассердясь, горячо закричал:
– Довольно этих ваших штучек! Довольно вам из меня дурачка строить, вечный розыгрыш, надоело! – И встал из-за стола.
Два моих приятеля, Юрий и архитектор Вася, залились смехом. Коля, обратясь к охотнику, сказал:
– Я не имею чести вас знать, но все-таки, что за охота вам этих дураков слушать, – и он резко показал в нашу сторону.
Охотник смотрел с недоумением на всех нас.
Когда подали зайца, разъяснилось, что мы тут ни при чем, а всё из-за фамилии, и новый гость уже очень любезно говорил Коле:
– Помилуйте, да ваша фамилия прекрасна… Господи, если бы мне такую фамилию. Сознаться должен вам: у меня невеста, я женюсь, и очень уж моей невесте фамилия моя не нравится.
– Довольно! – внезапно снова закричал Коля, вспыхнув. – Я не позволю! Довольно!
Охотник поклялся ему, что не шутит. Опять с ним разговорился, что хочет писать прошение на высочайшее имя, только не знает, как писать: «прибегаю» или «припадаю»…
– Припадаю – это как-то унизительно, – сказал незнакомец. – А я всё же столбовой дворянин.
– Идиоты! – закричал Коля нам. – Скотины!
И оскорбленный вконец, он выбежал из комнаты вон.
Приятели мои, лежа на тахте, вытирали слезы от смеха. В комнате расположились на ночлег. Охотнику постелили матрас на полу в большой мастерской моего деревянного дома.
Хорошо было разговаривать в теплом доме перед сном в такое ненастье. Охотник говорил, что рад приюту, а то сильно озяб и чувствует, как у него ноют зубы.
– Как бы не было флюса, – сказал он и, увидав котенка, позвал его: – Кись-кись-кись…
Тогда нам стало немного страшно из-за всех этих необычайных совпадений.
Мы уже не смеялись, а смотрели с едва скрываемым страхом на этого странного гостя – тень нашего бедного Коли, явившегося из ночной тьмы, как бы только за тем, чтобы во всем передразнивать его.
На другое утро мы едва могли убедить Колю, который переночевал один у меня в кабинете, что мы вовсе не подстроили ему всю эту странную ночную встречу.
А когда мы вчетвером пришли в мою мастерскую, неизвестного охотника уже не было, и никто не видел, как он ушел из моего дома…
Грибной рынок
Моя мастерская была у Замоскворецкого моста в Москве, на Балчуге.
Утром, в начале Великого поста, я услышал шум и говор, взглянул в окно и увидел по берегу Москва-реки тьму народа.
Подряд стояли сани с деревенскими лошаденками, на которых были большие бочки. Мужики в тулупах покрикивали:
– Грибы, грибы! Капуста, огурцы солены!
Пестрая толпа освещалась весенним солнцем.
На Москва-реке были проталины и лужи. А вдали, за Воспитательным домом, виднелась голубая даль.
Ко мне пришел приятель-рыболов Василий Княжев. Веселый.
– Их, – сказал, – и рынок грибной. Чего-чего нет. Собаку один продает – хороша, гончая вроде. За зайцами хорошо гонит.
Василий, рассказывая, ел румяную баранку.
– Что это за баранка у тебя? – спросил я.
– Деревенская баранка. Этаких-то у Филиппова нет.
– Василий, – говорю, – собаку-то надо купить.
– Чего же, вставайте, пойдемте, там, на рынке, чего только нет. Голуби – турман, есть гладкие.
Я живо оделся.
Пестрая толпа на солнце была оживлена. Пахло тулупами, грибами, капустой. Огромные бочки с огурцами, грибами, груздями, рыжиками, волвянками, белянками.
Мы едва проталкивались с Василием в толпе.
– Вона собака-то, – сказал Василий.
– Гречники! – кричал разносчик. – Сбитень с имбирем! Рыба живая!
Собаку держал на веревке старик низенького роста.
– Гончая, – сказал он. – Робенскова порода. Зайца – не упустит.
Сторговались за пять рублей. Вернулись домой и накормили собаку.
Меня обуяла жажда приобретения.
– Ступай, Василий, – сказал я, – купи голубей, что еще попадет, купи, возьмем в деревню.