То, что растет
Шрифт:
Нам нужно подумать о том, как избавиться от улик. Майк не согласится с предложением Грега, он никогда не признает, что тот способен сказать что-то дельное.
Майк отвечает:
– Мы не остановимся. Мы выбросим всё, когда приедем на место.
Грег закрывает глаза и подносит руку ко рту. Как будто его сейчас вырвет.
– Выбросите рядом с домом на озере? Вы гребаные недоумки!
Я говорю:
– Грег, успокойся.
– Даже если мы доберемся туда, а скорее всего, у нас ничего не выйдет, даже если в доме никого не будет, а там наверняка
Я поворачиваюсь, потому что хочу своими глазами, а не в зеркало заднего вида увидеть, как Майк ему врежет. И тут голос Грега резко обрывается. Он смотрит на нас, открыв рот и выпучив глаза, а его лицо начинает трескаться, расползаться, разваливаться на части, я быстро отворачиваюсь, потому что не могу видеть выражение его лица в этот момент, не могу смотреть и на то, что произойдет дальше, лучше уж наблюдать за этим через зеркало заднего вида.
И вот я смотрю в зеркало и не вижу Грега. Он будто пропал. Затем он снова появляется и начинает мерцать. В зеркале то появляется, то исчезает его отражение. Он не двигается. Он мигает, как чертова лампочка.
Я оборачиваюсь. У Грега больше нет горла. Только красное месиво. Кровь течет у Грега из глаз, носа, ушей, его рот открыт и не закрывается, словно в немом крике, – и почему он так держит рот? Глаза тоже открыты, белки стали красными, а потом раздается нечто, похуже крика – из его растерзанного горла вырывается жуткий шепот, шипение, с которым обычно выходит воздух, и он начинает меркнуть. Снова эффект мигающей лампочки. Брызги крови покрывают окно пассажирского места сзади и сиденье Грега, но он там больше не сидит. Его там нет. Он исчез.
Майк зовет Грега по имени и начинает колотить по моему сиденью, по двери и потолку. Я поворачиваюсь, давлю на педаль газа, сам того не сознавая, и едва не въезжаю в движущуюся перед нами фуру. Жму на тормоз и резко сворачиваю на обочину, под колесами – ребристые полосы на краю дороги, затем – трава и земля, наконец, мне удается остановить внедорожник. Майк по-прежнему кричит. Я смотрю на приборную панель, на спидометре – ноль, потом гляжу на дорогу, но перед глазами – только лицо Грега перед… перед чем?
Я кричу Майку:
– Что? Что с ним случилось?
– Я не знаю, Дэнни. Поехали. Поехали дальше.
– Что?
– Поехали дальше, твою мать! Поезжай, поезжай… – Майк все повторяет и повторяет эту фразу, словно разговаривает сам с собой.
Мне хочется выскочить из машины и бежать сломя голову. Но я этого не делаю. Я слушаю Майка. Завожу мотор. Выезжаю с обочины на шоссе. Я еду дальше и стараюсь не смотреть в зеркало заднего вида.
Облачно. Тучи повисли совсем низко и продолжают сгущаться. Мы едем на север по магистрали 91. Майк расположился посередине заднего сиденья и занимает собой все зеркало заднего вида. Он смотрит на свое отражение. Возможно, старается удостовериться, что он все еще здесь. Я тоже смотрю на него и на то, как он сжимает обрез Генри. Каждые пять минут его руки начинают трястись. И ружье тоже дрожит в его руках.
Я пытался сбросить скорость и свернуть с трассы на какой-нибудь пустынный участок, но Майк мне не позволил. Он грозится отстрелить мне голову, если я остановлюсь. Говорит, чтобы я ехал дальше. Не останавливался. И я еду, потому что мне страшно и я не знаю, что мне еще делать. Я уверен, что Майк меня не пристрелит, он на такое не способен. И тем не менее.
– Майк, послушай.
– Я еще здесь.
– Нам все нужно обдумать. Вспомни, что случилось в ломбарде. Старик стрелял в Генри?
– Все произошло так быстро. Он вскочил и наставил на нас ружье и… я не помню, Дэнни.
– В Грега он тоже стрелял?
Майк качает головой, затем пожимает плечами, а потом его руки снова начинают дрожать.
Я не спрашиваю Майка, не кажется ли ему, что с Генри случилось то же самое, что и с Грегом. Я не спрашиваю Майка о тех трех выстрелах, которые слышал. Я не спрашиваю Майка, не боится ли он, что с ним может произойти то же самое, что и с Генри. Я знаю, что ответит Майк на все эти вопросы. И я знаю, что бы ответил я сам.
Мы пересекаем границу штата Вермонт. В машине какая-то странная атмосфера. С воздухом что-то не то. Он слишком разреженный. Или наоборот, слишком плотный.
Майк говорит:
– Помнишь, как однажды летом твоя бабушка разрешила мне поехать в дом на озере?
– Что? Да, конечно, помню. Бабушка не предупредила твою маму, и ты тоже не сказал ей, куда уезжаешь, и, когда мы вернулись, копы оклеили половину телефонных столбов в Вормтауне твоими фотографиями.
Майк шумно шмыгает носом. Этот звук похож на смешок. Он говорит:
– Тогда я в первый раз оказался в Вермонте. Сегодня я тут во второй.
Я смотрю в зеркало заднего вида на говорящего Майка. Возможно, если я буду очень внимательно наблюдать за ним, он не исчезнет.
– Нам нужно почаще куда-нибудь выбираться.
– Генри и Грег когда-нибудь были у тебя?
– Нет, блин. Грег спалил бы весь дом, пытаясь приготовить тосты. Как, впрочем, и ты, приятель. А про Генри бабушка ничего не знала.
– Знала. Она говорила мне, что мы не должны шляться с непонятным типом, который намного старше нас. Она считала, что это неправильно.
– Когда она тебе это сказала?
– В доме на озере. Это был единственный раз за всю неделю, когда она общалась со мной. – Теперь Майк действительно смеется. – Мне там понравилось, Дэнни. Очень. Но знаешь, это было так странно. Твоя бабушка готовила нам еду, убирала за нами постели, но я не помню, чтобы она с нами много разговаривала. Она почти все время сидела на мостках у озера, курила сигареты «Лаки страйк» или гуляла в одиночестве, предоставив нас самим себе.
Я говорю:
– Дома она вела себя точно так же.