То, что растет
Шрифт:
– Мистер Уитли, что мне сейчас делать?
Дверь слева от Бена открывается, и из нее выходят четверо: двое мужчин и две женщины, все в птичьих масках. Они обнажены, а их тела гладкие, тщательно выбритые. В тусклом свете их возраст невозможно определить. Здесь есть ворона с настолько черными перьями, что кажется, будто ее клюв растет из пустоты; сова с перьями медного цвета и желтыми глазами, такими большими, что в них может утонуть вся комната; элегантный сокол, чей клюв полуоткрыт в птичьей улыбке; и четвертая птичья голова, представляющая собой нечто среднее между павлином и попугаем, с яркими синими, желтыми и зелеными перьями, торчащими над глазами, словно древние зловещие башни.
Они разделяются и идут навстречу Бену, молча, непринужденно. Пятки их босых ног тихо
Мистер Уитли берет из рук Бена птичью голову и надевает ему на голову. Бен часто дышит, словно готовится погрузиться на глубину, перья проносятся у него перед глазами, всеобъемлющая тьма окружает его, и в этой тьме заключено тепло, которое одновременно удушает и ласкает, а потом он понимает, что может видеть, но не так, как видел прежде. В ультрафиолетовом негативном спектре вся квартира кажется погруженной во мрак, но перья птиц превращаются в потрясающий фейерверк цветов; перед ним возникают потаенные цвета, которых еще мгновение назад не воспринимали его глаза, и эти цвета не поддаются описанию. Мысль о том, что он может никогда больше не увидеть таких цветов, наполняет сердце Бена внезапной тоской. Но насколько прекрасны птичьи головы, настолько же человеческие тела их владельцев с болтающимися, раскачивающимися руками и ногами кажутся уродливыми, слабыми, ущербными и невразумительными, и Бен невольно думает о том, что мог бы оторвать своим клювом эти нежные огрызки.
Двое мужчин и две женщины быстро снимают с Бена одежду. Ворона говорит:
– Кошачьи штанишки ждет, когда его найдут и заберут. Он не улетел. – И они ведут его через гостиную к двери, из которой они появились. Бен напуган мыслью, что она говорит о нем. Он сам не знает, кто он, кем он должен быть.
Они проходят в комнату, большую часть которой занимает огромный матрас. Кровати нет, матрас лежит прямо на полу. Он не застелен, нет даже покрывала. Посреди него – куча сухих листьев. Бен внимательно смотрит на листья, и ему кажется, что он видит очертания того, кто спрятан под ними.
Бен стоит в изножье матраса, пока остальные выстраиваются в ряд с противоположной стороны. Освещение в комнате не такое, как в гостиной. Здесь темно, но видно больше деталей. Маски не кажутся больше масками. Нет явных границ между головой и телом, между перьями и кожей. Неужели перед ним боги? Цвет перьев тоже стал темнее, словно они и не перья вовсе, а кожа хамелеона. Бен испытывает облегчение, потому что не он окажется тем персонажем под кучей листьев, но вместе с тем, ему страшно оттого, что он не сможет снять с себя птичью голову.
Остальные перешептываются, хихикают, ерзают, словно чувствуют его слабость и недостаточную серьезность намерений.
Ворона спрашивает:
– Что ты выберешь: когти или клюв? – Ее клюв почти весь черный, но по краям и на кончике проступает коричневый цвет, будто черная краска начала стираться от частого использования.
Бен отвечает:
– Я все еще предпочитаю крылья.
На матрасе что-то шевелится. Что-то шелестит.
Голос мистера Уитли говорит:
– Ты не можешь выбрать крылья.
Побег
В жизни в Вормтауне есть свои особенности, которых мой старший брат Джо либо не понимает, либо, напротив, понимает хорошо, но не хочет в этом признаваться. Мы живем в Вустере, который, словно дротик, застрял прямо посреди штата Массачусетс. Это вам не Бостон. Никакого океана, только река. Никакой старомодной исторической хрени, привлекающей туристов. Сплошь холмы, колледжи, больницы и церкви, благодаря которым этот загнивающий городишко не выглядит совсем уж неказистым. Что и говорить, место здесь не самое приятное. Но Джо и другие местные богемные типы, жаждущие признания, которого им все равно век не видать, активно стараются рекламировать погонялово «Вормтаун», или «Червегород», словно это придает Вустеру значимость, и как будто от смены гребаного названия жить тут станет хоть немного легче. Они называют себя вормтаунцами, как будто они, в отличие от нас, не обречены на вечное прозябание. Вот и я тоже использую это их забавное словечко, но только потому, что оно ржачное.
Сейчас пять утра. Я сижу на водительском месте ржавого «форда эксплорера» Генри, припаркованного позади ломбарда Эйс на углу Мейн и Веллингтон-стрит. Двигатель работает, багажник открыт, свет в салоне погашен. Сижу, значит, и жду, что будет дальше.
Джо вечно жалуется, что я никогда ничего не продумываю заранее, что действую машинально и вообще у меня куриные мозги. Ну конечно. Он – художник и за свои тридцать лет жизни не продал ни одной картины. Работает посудомойкой в каком-то ресторанчике рядом с Университетом Кларка. Местечко модное, открылось совсем недавно, к концу года, наверное, закроется. Он убирает со столов посуду и не получает чаевых от богатых студентов и их преподов-яппи. У Джо перерасход на двух кредитках, и он живет у своей вечно безработной девушки вместе с ее пятилетним ребенком в квартире с одной спальней. Да уж, Джо, ты все зашибись как продумал. Я хотя бы знаю, куда двигаться, и крепко держусь обеими руками за чертов руль.
Окно в машине опущено, хотя никакой надобности в этом нет. Через стекло я все прекрасно вижу. Это из-за Майка. Он просил меня так сделать перед тем, как отправиться в ломбард.
Черт, как же холодно. Я слишком легко оделся. На мне только коричневая фланелевая рубашка, черные джинсы и ботинки, зашнурованные на лодыжках. Я не взял куртку, а черное худи оставил в своей квартире. Если это мой единственный косяк, то еще ничего. Зима в этом году пришла рано. Черные перчатки совсем не греют руки. Я убираю руки с руля и тру ладони друг о друга, затем откидываюсь на спинку сиденья.
Выстрелы. Кажется, два подряд. Затем после долгого перерыва еще один, и от этого становится немного не по себе. Выстрелы глухие, они доносятся из ломбарда, но все равно звучат так, словно на пол с огромной высоты рухнули здоровенные телефонные книги. Зачем они стреляют? Теперь жди беды. А все должно было пройти более-менее гладко.
Внезапно мне хочется в туалет, хотя я послушался Генри и не стал пить кофе с утра. Я стараюсь дышать тише. Сквозь зарешеченные окна ломбарда ничегошеньки не видно. Я по-прежнему сижу один во внедорожнике на пустой парковке. Я переключаюсь с паркинга на нейтральную скорость, нога тяжело давит на педаль тормоза, я снова кладу руки на руль, туда, где они должны быть: на десять и на два часа.
Дверь черного входа распахивается, они выбегают все разом, кучка темных силуэтов, вижу, как мелькают их руки и ноги. Никто не кричит, они же не кретины, чтобы всполошить всю округу, шипящим шепотом они отдают приказы мне, их скромному водителю. Какое-то невнятное дерьмо вроде: «Поехали, поехали, поехали» и «Валим скорее отсюда».
Будет сделано. Я спокойно поднимаю стекло и слежу за ними в зеркало заднего вида: все происходит как-то одновременно и медленно, и быстро. Эти клоуны усаживаются в машину вместо того, чтобы поскорее запрыгнуть в нее. Тяжелая задница Майка опускается на сиденье позади меня, автомобиль качается. Грег проскальзывает на соседнее сиденье, стаскивая с себя лыжную маску с таким видом, словно она обжигает лицо, и бросает ее на пол автомобиля. Хорошо бы он потом не забыл подобрать ее и выбросить. Грег ужасно рассеянный, не может ни на чем сосредоточиться. Его вообще не стоило брать в дело, тем более уж пускать внутрь. Да, он рос с нами на одной улице, но знаете, он такой недотепа. Господи, его же уволили из бара «Айриш Таймс», где он работал барменом, когда поймали на том, что он воровал деньги у клиентов во время вечерних концертов. Генри идиот, раз решил позвать его, но ему не стоит все это высказывать. Это его шоу. Кстати о Генри, лыжная маска по-прежнему на его мясистом, как окорок, лице. Он бросает брезентовый мешок в багажник и сам запрыгивает внутрь. Я снимаю ногу с тормоза и медленно трогаюсь с места, продолжая наблюдать за Генри, который то появляется, то исчезает в темноте, как мерцающий огонек. Он дергает за шнурок и закрывает за собой дверь багажника.