То, что растет

Тремблей Пол Дж.

А потом рассказываю о том, как это случилось в первый раз, немногим больше семи лет назад, ей в то время было всего восемь месяцев, и я тогда пришла и забрала ее. Я жила отдельно, в центре города, и этот ублюдок Джои с вечно кровоточащими деснами и сигаретными ожогами… Его так долго не было, что я думала, он уже не вернется, а я помню, что совсем не могла видеться с Джули, не могла просто взять и посмотреть на нее, и что хуже всего, я начала забывать, как она выглядит, и каково это, когда меня трогают ее маленькие пухленькие ручки, это, наверное, самое мучительное, что может быть на свете, правда ведь? Да и что еще могло меня тогда волновать? Так вот, из-за того, что эта боль все никак не стихала, я пошла в мамин дом, точнее, в дом Бабули, и я даже не могу сказать, действительно ли осознаю, что тогда происходило, или же просто в памяти осталось объяснение судьи и то, что рассказывали обо мне адвокаты: что я делала перед тем, как мы с Джули отправились на юг, где все утопало в зелени. Я помню, они говорили, что я вошла в мой старый дом, спокойная, как

летний день (именно так выразился адвокат, кто-то еще высказал возражение на этот счет), а в руке у меня был большой нож, я вытащила Джули из ее кроватки, хотя не представляю, как бы я могла одновременно держать ее и большой нож. Мне это казалось бессмысленным. Я бы вела себя гораздо осторожнее. И да, после этого мама перестала быть моей мамой и стала твоей Бабулей, это значит, она стала кем-то другим, а этот ее тупой сожитель, с которым только по пьяни можно было связаться – не знаю, кем он там был, он еще ездил на старом красном грузовике, у которого с радиатора почти до земли свешивался ржавый ковш для уборки снега, – так вот, этот мужик был из тех, кто любит распускать руки, кто может вломиться к тебе в ванную, но его там не было, там была я, и, значит, там еще был нож, и эта новоявленная Бабуля… У нее был такой взбешенный вид, толстокожая, как крокодил, руки сжаты в кулаки, волосы пострижены так коротко, что напоминают шлем, но нет, постойте, она выглядела так, словно ее все достало, она была такой старой, худой, высохшей, но она так сильно на меня орала, как будто все у нее было в порядке, просто замечательно, кричала, что она нормальная, или нет, это не так, потому что затем она стала плакать, жаловаться, что больше не может это выносить, вообще ничего не может, говорила, что у нее нашли рак печени, и она сказала, давай, действуй, и я спрашиваю Джули, помнит ли она, как Бабуля все это говорила, и, черт возьми, у меня, кажется, все перепуталось: то, что происходило, когда Джули была маленькой, и события сегодняшней ночи. Можно ли упорядочить все, что происходило? Хотя, мне кажется, порядок теперь не имеет значения, потому что он все равно не изменит того, что происходит.

Я говорю Джули: некто не думает, что ничего такого не случится.

Мы слышим приближающийся вой сирен и слышим дыхание, тяжелый топот и все другие звуки за окном. Они такие громкие, словно мы уже находимся у них в животе.

Я говорю Джули, что бояться нечего. Я говорю ей, что к утру все закончится. Я говорю ей, что все дома вокруг нас и в остальном мире будут уничтожены, растоптаны, их сровняют с землей, но с нами все будет хорошо. Я говорю ей, что мы прокатимся на спине одного из монстров. Их черные чешуйки будут мягче, чем кажутся. Мы возвысимся над всем и почувствуем, как под нами дрожит земля. Я говорю ей, что монстр знает, куда идти, куда отвезти нас, и он унесет нас туда, где мы будем в безопасности, где все некто будут в безопасности. Я говорю ей, что она не помнит, как мы сбежали в первый раз, но мы сбежим снова. Монстр проследует по пунктирным линиям, и вместо деревьев вдоль дороги будут бродить другие монстры, крушить все вокруг и смотреть на нас, как мы едем на юг, не знаю почему именно на юг, почему некто стремится на юг, а может быть, все по-глупому просто – потому что там все утопает в зелени, потому что юг – это не здесь, потому что на юге все так же хорошо и плохо, как в любом другом месте.

За окном мелькают огни, слышится вой сирен, кто-то стучит в двери, по стенам, по крыше. Штукатурка и кусочки пластика сыплются нам на головы, мы падаем и откатываемся на середину комнаты. Джули кричит и плачет. Одной рукой я отвожу волосы с ее уха, чтобы прошептать прямо ей в голову. В другой руке у меня – пистолет Тони.

Я говорю Джули: «Тише, малышка. Тебе не о чем волноваться. Твоя мамочка с тобой».

Кое-что о птицах

«Нью дарк ревью» представляет: «Кое-что об Уильяме Уитли». Интервью с Уильямом Уитли Бенджамина Д. Пиотровски

«Творческий голод» Уильяма Уитли – сборник из пяти повестей и новелл, которые связаны между собой какой-то, на первый взгляд, невидимой нитью, – был опубликован в 1971 году издательством Массачусетского университета. Книга получила университетскую премию в области художественной литературы. Она вышла в ту пору, когда еще не было такой маркетинговой категории, как янг-эдалт литература; истории в ней рассказываются от лица молодых людей, начиная с четырнадцатилетней Мэгги Хольц, которая убегает из дома в лес и берет с собой своего шестилетнего брата Томаса – и все это происходит в течение двадцати дней Карибского кризиса, – и заканчивая последней повестью, чье действие переносится в недалекое будущее – в 1980 год: Вьетнамская война продолжается, призывной возраст снижен до шестнадцати лет, и отряд уставших, подвергшихся воздействию радиации подростков устраивает заговор с целью убить постепенно теряющего рассудок сержанта Томаса Хольца. «Творческий голод» – пророческая и глубокая (но при этом достаточно увлекательная) книга, отразившая тот хаос, который царил в мировой политике и социальной сфере в начале 1970-х. Сборник имел неожиданный успех у критиков и читателей, особенно среди студентов, поэтому «Творческий голод» стал одной из трех книг, выдвинутых на соискание Пулитцеровской премии, однако в 1971 году устроители премии решили не вручать ее. Так случилось, что сейчас «Творческий голод» практически забыт, между тем как последний, написанный Уитли рассказ «Кое-что о птицах», который был впервые опубликован в самиздатовском журнале «Пар» в 1977 году, до сих пор часто переиздается, вызывая споры и завоевывая сердца поклонников литературы ужасов и странной фантастики, и этот весьма ироничный факт не ускользнул от внимания добродушного семидесятипятилетнего Уитли.

Б.П.: Спасибо, что согласились на интервью, мистер Уитли.

У.У.: Я тоже рад встрече, Бенджамин.

Б.П.: Прежде чем мы приступим к обсуждению рассказа «Кое-что о птицах», кстати, замечу, что это мой самый любимый рассказ…

У.У.: Вы очень добры. Спасибо.

Б.П.: Я хотел спросить, не будет ли переиздаваться «Творческий голод»? До меня доходили кое-какие слухи.

У.У.: Правда? Для меня это новость. Конечно, было бы замечательно, если бы с книгой ознакомилось новое поколение читателей, но я не особенно на это рассчитываю да и не предпринимаю активных действий для ее переиздания. Поставленные цели она уже выполнила. Думаю, для своего времени это была важная книга, но сейчас устарела. Настолько сильно, что, боюсь, ее содержание плохо согласуется с современностью.

Б.П.: Между сборником «Творческий голод» и рассказом «Кое-что о птицах» у вас был довольно внушительный перерыв – целых шесть лет. Чем вы занимались в это время: писали что-нибудь или у вас были другие проекты, не связанные с литературной деятельностью?

УУ: Когда вы доживете до моих лет… я понимаю, это звучит как ужасное клише, не так ли? Поэтому позвольте переформулировать: когда вы сможете разделить мою точку зрения, шесть лет покажутся вам не таким уж и долгим сроком. Но я понял суть вашего вопроса. И постараюсь быть кратким. Признаюсь, я был тогда грубым и дерзким, после успеха первой книги я рассчитывал, что издательский мир расстелет передо мной красную дорожку и с восторгом будет принимать все, что я нацарапаю на салфетке. Возможно, так бы и случилось, если бы я получил Пулитцеровскую премию. Поэтому я воспринял решение никому не вручать ее как ужасный приговор всему моему творчеству. Соглашусь, глупый поступок, и, может быть, я рискую прослыть параноиком, однако отказ присваивать премию свел на нет дальнейший интерес к моей книге. Примерно год я пытался залечить мое уязвленное самолюбие, общался с коллегами из различных университетов и какое-то время даже не помышлял о том, чтобы написать еще что-нибудь. Затем более двух лет я изучал проблему все усугубляющегося топливного кризиса и перенаселения Земли. Я также много путешествовал: в Эквадор, Перу, Японию, Индию, Южную Африку. Именно во время этих поездок я и начал наблюдать за птицами. Я был полным профаном в этой области и до сих пор им остаюсь. Как бы там ни было, но я планировал написать роман на основе моих наблюдений. Только эта книга так и не появилась на свет. Я не написал ни одного абзаца. Я не романист. И никогда им не был. Когда путешествия утомили меня и я вернулся домой, я стал интересоваться антиквариатом и в 1976 году купил тот самый антикварный магазин, который располагается сейчас под нами, это и дало мне стимул превратить длинную и не особенно захватывающую историю в короткий рассказ. Я написал «Кое-что о птицах» вскоре после того, как открыл магазин, предполагая, что этот рассказ станет первым в еще одном цикле, посвященном, в той или иной степени, птицам. Эта история была непохожа на все, что я писал прежде: многие могут счесть ее непонятной, экстравагантной, но, тем не менее, она оказалась ближе всего к невысказанной правде, чем остальное мое творчество. К моему величайшему разочарованию, все глянцевые журналы скопом отказались публиковать рассказ, рынок жанровой литературы был мне совершенно неизвестен, поэтому я разрешил моей подруге, игравшей тогда в местной панк-группе, напечатать его в журнале, который она издавала своими силами. Я благодарен судьбе за то, что с тех пор рассказ так часто переиздавали.

Б.П.: От лица всех читателей, обожающих «Кое-что о птицах», позвольте заявить вам, что мы бы многое отдали за цикл рассказов, построенных вокруг этой истории.

У.У.: О, я бросил писательское ремесло. «Кое-что о птицах» стал логическим завершением моей недолгой писательской карьеры и прекрасно справляется с этой задачей до сих пор, Бенджамин.

Мистер Уитли говорит:

– Ну что, вам понравилось интервью?

Уитли ниже ростом, чем Бен, но его не назовешь маленьким человеком: у него широкие, как у борца, плечи и грудь. Кожа бледная, а взгляд карих глаз сосредоточенный, внимательный и полный решимости. Темные, практически черные волосы изрядно поредели, но явных залысин не заметно. На нем твидовый пиджак, шерстяные брюки, вязаный жилет сливового цвета, белая рубашка и серо-голубой галстук-бабочка, который так плотно прижат к шее, словно это бинт, закрывающий рану. Во время интервью он улыбался. Улыбается и сейчас.

– Мистер Уитли, все было отлично. Я безмерно благодарен вам за возможность поговорить с автором моего любимого рассказа.

– Вы очень добры. – Уитли барабанит пальцами по обеденному столу, за которым они сидят, и, прищурившись, смотрит на Бена, словно пытается лучше разглядеть его. – Бенджамин, пока вы не ушли, я хочу вам кое-что дать.

Бен болтает в чашке остатки остывшего чая «Эрл Грей» и решает все же не допивать его. Бен встает одновременно с Уитли, проверяет в кармане телефон и диктофон.