«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
Пока что швейцару в раззолоченной ливрее делать нечего — явились лишь самые ранние посетители, среди них и хозяйка меблированных комнат, у которой живет Элеонора. Старуха хочет извлечь максимум удовольствия из своей контрамарки и подольше побыть в столь шикарном месте.
Перед кабаре — два человека. Один как будто ждет кого-то. Это подручный Венстрата — тип со шрамом на щеке.
Второй — старик Серенс. Ворот его потрепанного костюма поднят, старая облезлая шляпа надвинута на уши, сам он, спасаясь от вечернего холодка, жмется к стенке. Он еще не вполне оправился после болезни, но голод не тетка — приходится вернуться на свой обычный пост. Как только Серенс замечает автомашину, тормозящую у театра, он перепрыгивает через лужу, чтобы не опоздать и почтительно распахнуть дверцу.
Снова впустую! Отковыляв к стене, Серенс к ней прислоняется в поисках опоры для ослабевшей спины. Рука машинальным движением ощупывает в кармане томик, поглаживает его. Это редкое издание «Божественной комедии» Данте — одно из главных сокровищ его библиотеки. Как ни жаль расставаться с книгой, Серенс все-таки отнес ее сегодня к букинисту. Но и там ждала неудача — как раз такой экземпляр у букиниста уже имеется, а Криспорт слишком мал, чтобы нашлось два охотника на столь дорогое издание.
Автомобильный гудок. Преодолевая слабость, старый Серенс вновь отделяется от стены, подскакивает к машине и услужливо распахивает дверцу. Выходит Элеонора Крелле. На ней великолепное черное платье. Поверх накинут белый плащ, в котором ей сегодня предстоит выступать. Вообще Элеоноре надлежало бы подъехать к актерскому входу, но она не может отказать себе в удовольствии войти в парадные двери дома, о котором до сегодня могла лишь только мечтать.
Элеонора не узнает старика, с опущенной головой ждущего вознаграждения. Но она знакома с невзгодами и нищетой, надломившими его. В этом человеке она как бы видит свое прошлое, и если бы не сегодняшний внезапный поворот судьбы, то и еще более плачевное будущее, В приливе сочувствия Элеонора быстро раскрывает сумочку и сует старику крупную банкноту.
Опешивший Серенс уставился на лежащее в его руке немыслимое богатство. Придя в себя после минутного замешательства, бросается вслед за Крелле и, настигнув ее у самой двери, бессвязно лепечет слова благодарности и, в свою очередь, тоже что-то сует ей в руку — томик Данте.
— Не обессудьте. Другого у меня ничего нет. За доброту вашу… «Божественная комедия».
Швейцар не понимает, в чем дело. Решив, что старик клянчит у артистки деньги, он грубо отпихивает Серенса.
— Будьте любезны! — Перед Крелле вырастает галантный хозяин кабаре. — Рад вас приветствовать в своем театре!
Крелле оглядывается. Старика Серенса больше нигде не видать. Зато с нее не спускает глаз полуприкрытый колонной человек со шрамом.
Теперь старый Серенс мог бы преспокойно отправляться домой — даже в пору самого пышного расцвета его дел ему не случалось держать в руке столько денег. Правда, нынче деньги не имеют той цены, что в доброе мирное время, но все равно эту сумму можно растянуть на месяц, по крайней мере. Как станет уютно в его хижине, когда в камине снова затрещат поленья, разливая тепло.
Однако привычка удерживает его на месте. Привычка и неведомо откуда взявшаяся алчность. А вдруг сегодня: его день, день сказочного везения, которое бывает в жизни только раз… Может, посчастливится получить еще одну такую щедрую подачку, и тогда можно будет прожить без забот не месяц, а два, три или даже целые полгода… Вот приближаются несколько моряков. Если они успели хватить вина, то очень может быть, не поскупятся на чаевые.
Советские моряки и в самом деле успели опрокинуть кружку-другую пива. Только, к сожалению, оно здесь не идет ни в какое сравнение с «рижским светлым» — ни по вкусу, ни по крепости, а уж о знаменитом пильзенском, изрядные запасы которого есть в буфете на «Советской Латвии», и говорить нечего. Поэтому Чайкин хотя нет-нет, но все-таки неуклонно рулит к порту. Остальные тоже ничего не имеют против — что можно предпринять в чужом городе, когда валюты в обрез?
— Как поближе пройти к порту? — на ломаном английском языке спросил моторист у Серенса, подошедшего явно с намерениями быть полезным.
Тот не успевает ответить, потому что Чайкин вдруг громко восклицает:
— Вот это здорово! — и показывает на афишу с изображением Элеоноры Крелле.
— Ты про что? — не понимает, в чем дело, моторист.
— Про певицу эту, вот про что. — И Чайкин поясняет свою догадку: — Видал ее карточку в каюте у штурмана. Очень даже похожа…
— Чепуха, — машет рукой моторист. — Понравилась человеку картинка, вот и таскает за собой по морям и океанам, глаз потешить. У Андрея над койкой целый гарем развешан. Оттого, наверно, и ворочается во сне, что все о них думает…
— Ты говори, да не заговаривайся! — беззлобно огрызается Андрей.
— Нет, Тайминь не из таких, — качает головой Чайкин. — У него невеста пропала без вести, А что, если это та самая?
— Думаешь, он из-за нее нас бросил? — мелькает у моториста догадка. — Мог бы сказать, как человек.
— Постой, он что-то насчет старых знакомых говорил… — вспоминает Чайкин.
Истолковав по-своему интерес моряков к афише, старый Серенс вмешивается в разговор:
— Очень советую сходить. Щедрый человек не может петь плохо. Не пожалеете.
В этот момент мимо проходит симпатичный толстяк и пристально разглядывает моряков.
Полукруглый раззолоченный зал варьете безвкусен, как безвкусны и бездарны выступления на его подмостках. Столиков здесь намного меньше, чем в «Веселом дельфине», зато цены значительно выше, в особенности на алкогольные напитки, которые каждый посетитель в обязательном порядке должен заказывать. Не зря хозяин в минуты откровенности любит похвастать, что достаточно, если его посетят три таких пьяницы, как судовладелец Керзен, и тогда все расходы вечера будут с лихвой окуплены.
Крелле уже шесть лет живет в Криспорте, но лишь однажды побывала в «Хрустале» — в тот давно забытый вечер, когда Дикрозис пригласил ее отпраздновать здесь только что полученное гражданство. Как много с тех пор утекло воды!..
Крелле печально улыбается — тогда еще не совсем была потеряна надежда выйти замуж за Дикрозиса, надежда на свой дом, семью и паспорт. Лишь позднее она поняла, что по сути дела это было прощание, — не мог же уважаемый гражданин Криспорта связать свою судьбу с сомнительной женщиной без подданства. Крелле ни в чем не упрекала Дикрозиса, в конце концов у каждого свой путь в жизни.