«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
— А тебя куда несет? — негодующе спрашивает Венстрат.
— Я… — заикается Смэш, — да так… ноги размять, шеф… то есть господин Венстрат.
— Впервые вижу человека, у которого ноги находятся между плечами и головой. — Венстрат произносит это словно бы без иронии.
Из машины ему отвечает булькающий смешок. Венстрат, не снимая своих черных очков, оглядывает всех по порядку — полного, добродушного на вид, мужчину со шрамом на левой щеке, другого мужчину с руками, похожими на звериные лапы, молодого парня в брюках гольф и клетчатом пиджаке, мужчину в надвинутой на лоб шляпе. Смех, как по команде, обрывается.
—
Самоуверенной походкой делового человека Венстрат направляется ко вращающейся двери парадного.
— Господину угодно номер? — спрашивает Кнут.
— Номер? Нет, спасибо. Я здесь проездом… Возможно, на обратном пути. В каком номере остановился доктор Борк?
Борк развалился в кресле. Напротив него сидит Дикрозис.
Венстрат сперва приоткрывает дверь, затем, вспомнив о хорошем тоне, стучится. Дождавшись ответа «Войдите!», он с порога вежливо интересуется:
— Здравствуйте, господа! Не помешал вам?
— Быстрей закрывайте дверь! — прикрикивает Борк. Венстрат подходит к Дикрозису, слегка кланяется и подает руку:
— Венстрат, коммерсант… проезжая через Криспорт, узнал, что тут остановился мой старый знакомый доктор Борк и…
— Дикрозис, редактор.
— Очень приятно. — Венстрат сердечно трясет руку Дикрозису.
— Будет прикидываться, — ворчит Борк. — Здесь все свои.
Венстрат со вздохом облегчения присаживается, кладет ноги на стол, достает сигареты, закуривает и многозначительно хлопает себя по боку — слышно, как рука ударяется о что-то твердое.
— Ну так что тут у вас? Инструменты в боевой готовности, команда тоже.
— Разве я не сказал, что сегодня, в порядке разнообразия, предстоит работа в белых перчатках? — напоминает ему Борк. — Покажите ему фотоснимок, — обращается он к Дикрозису.
Венстрат вертит в руках карточку Тайминя, потом засовывает в карман.
— Симпатичный человек, — довольным тоном замечает он. — Мне всегда приятно иметь дело с таким человеком.
Улички, ведущие к порту, заполнены людьми. Много народу вышло встретить советское судно. Одни из чувства симпатии к стране, которую представляет этот корабль, другие просто из любопытства. Между ними протискивается расклейщик афиш — сгорбленный старичок с ведерком клея и большим рулоном афиш. У рекламной тумбы он останавливается. Замедляет шаг и кое-кто из прохожих. И вот почти во всю тумбу раскатывается большой плакат в черно-бело-красном цвете. Черная, несколько угрюмая уличка, напоминающая старую Ригу. Под фонарем стоит женщина в белом плаще. Художник изобразил лицо Крелле довольно удачно. Падают осенние листья. Жирная красная надпись возвещает:
ВАРЬЕТЕ «ХРУСТАЛЬ». ПОЕТ И ТАНЦУЕТ ЭЛЕОНОРА КРЕЛЛЕ.
Расклейщик афиш направляется дальше. И вскоре на каждом углу появляются плакаты, приглашающие публику сегодня побывать на выступлении Элеоноры Крелле.
3
На набережной, подле стародавних, в стиле северного барокко, складов, у современного железобетонного элеватора толпится народ. Тут и старые моряки и молодежь, женщины и детвора. В портовом городе
Зажатая между рабочим с трехлетней девчушкой на плечах и старым моряком с эмблемой пароходного общества Фрексы на фуражке, стоит Нора. Время от времени она приподымается на цыпочки, чтобы заглянуть поверх плотной стены людей. Несколько поодаль, в тени портовых складов стоят на расстоянии пятнадцати метров друг от друга трое молодчиков Венстрата.
Все взгляды прикованы к воротам порта, обозначенным двумя небольшими молами. Через них продвигается стройный светло-серый корпус «Советской Латвии». Корабль быстро приближается к берегу. Несколько точных маневров, и мускулистые руки портовых рабочих перехватывают в полете проводник троса. Трос обвивается вокруг пала. «Советская Латвия» стоит у самой набережной. Рабочий подымает девочку и держит ее на вытянутых руках.
— Мастерски! — говорит старый моряк. — Не знаю, как там у них с политикой, но пришвартоваться они умеют.
— Да, настоящие мореходы, — подтверждает другой.
— Я в тросах и швартовке смыслю немного, — замечает рабочий с девочкой. — Зато насчет политики могу сказать: отлично!
Нора, проталкиваясь вперед, безуспешно высматривает среди команды Тайминя. Наконец терпение ее иссякает, букет огненных гвоздик взлетает в воздух и ярким дождем выпадает на палубу. Советские моряки смеются, подбирают цветы.
— Хорошо встретили, — чуть погодя говорит капитан Акмен, прикалывая к тужурке гвоздику. — Посмотрите-ка, наши ребята похожи на влюбленных, отправляющихся на свидание. — Улыбаясь, он показывает на матросов, которые суетятся на палубе около люков и лебедок.
— Можно сказать, бурными овациями, — с ухмылочкой говорит Дубов. — Будем надеяться, что в Криспорте нам не подготовили тайком другую встречу.
— Ерунда! — отмахивается капитан.
— Не скажите! Правительство намерено заключить с нами торговый договор… Вы не слыхали по радио, какое яростное сопротивление оказывают этому делу проамериканские круги…
— Боитесь, как бы не использовали наш приход для антисоветских провокаций?
— Откровенно говоря, не вижу ничего в этом невозможного… Получилось очень нескладно, что объявление лоцманами забастовки совпало с нашим прибытием.
— Не будьте таким пессимистом, — улыбается капитан и, заметив спускающегося с мостика Тайминя, спешит к нему. — Несправедливо! Человек привел большой пароход, а ему даже малого цветочка не дали. — И капитан прикрепляет свою гвоздику к отвороту Тайминевой тужурки.