Тоби Лолнесс. На волосок от гибели
Шрифт:
Если разгадать эту тайну, раскроется и тайна семьи Астонов.
Понадобилось не одно воскресенье, прежде чем Сим решился приблизиться к серебристому шару и измерить его.
После множества расчетов пришло решение: славка не может съесть ягоду целиком. Величина ее клюва не позволяет справиться с твердой частью ягоды, продолговатой косточкой в ее мякоти. Вывод стал поводом для множества других размышлений юного ученого.
Уже тогда Сим страстно хотел узнать, существует ли жизнь за пределами Дерева. Для того чтобы склевать мякоть, не трогая косточки, славка должна была положить ягоду.
В воскресной школе Бикфора зародилась теория Сима о насестах. Тогда он еще не решился высказать крамольную мысль, что на свете существуют другие Деревья, и поэтому сделал предположение о существовании насестов.
Его книга о славках в беретах заканчивалась так: «Где-то во Вселенной за пределами Дерева существуют иные насесты. Кто знает, на что они похожи? Это иные территории, куда опускаются славки, клюют ягоды и оставляют косточки».
Два года спустя во время очень суровой зимы шар омелы Сайпур упал. Случилось это в полночь тридцать первого декабря. Тогда во избежание дальнейших катастроф было решено срезать все омелы с дерева. Осталась только одна — ее превратили в тюрьму Гнобль.
Когда в одно из воскресений Эль Блю, Зеф Кларак и Сим Лолнесс обнаружили, что их маленький мир исчез, они расплакались и, плача, рассказали родителям, что учитель Бикфор умер.
Тоби никогда не читал сочинения своего отца о славках в беретах. Поэтому, очутившись в клюве и держась за косточку, он был уверен в своей скорой гибели. И эта уверенность, как ни странно, утешала его.
Плод омелы — белая ягода. Но в ягоде есть окошки. Со всех сторон на Тоби хлынул свет. Зрелище, открывшееся Тоби, показалось ему преддверием небесного чертога. Весь мир он увидел по-новому. Из сердцевины удивительной ягоды он видел нечто необыкновенное — сияющий простор.
Наверху — небесная синева с темно-синими тучами, внизу — нескончаемое пространство, зеленое и коричневое, запомнившееся как сон о бесконечности.
Можно было подумать, что Дерево растет на другом, еще более огромном Дереве.
Тоби крепче прижался к косточке. С каждым взмахом птичьих крыльев вокруг него все менялось. Он чувствовал, что летит, и больше не чувствовал ничего. Как долго длился полет? Вполне возможно, вечность. Завершился он несколькими головокружительными виражами, и Тоби окончательно потерял представление, где он и что с ним.
…Песенка.
Протяжная песенка без слов.
Несколько нот, повторяемых женским голосом.
И еще жара. Влажная жара, как в бане.
Тоби открыл глаза.
Неподалеку от него сидела женщина и зашивала рубашку. Тоби узнал свою полотняную блузу. Сам он полуголый лежал в грязи. Он попытался опереться на руки и приподняться, но руки у него были связаны. Ноги тоже.
Он окликнул женщину.
Она повернула к нему голову. Взглянув ей в лицо, Тоби невольно вздрогнул. Почему это странное необычное лицо кажется ему знакомым? Она улыбнулась ему и, снова опустив глаза на шитье, стала напевать свою песенку. Нехитрая мелодия действовала успокаивающе.
Тоби огляделся. Все, что он увидел вокруг, было непохоже на то, что он знал. Зеленый лес куда выше, чем любой лес Дерева. Не моховой, а в сто раз выше, каждый стебель поднимается до самого неба. Вершины колышет ветер, и все пронизано солнцем.
А что здесь делает Тоби?
Он постарался припомнить, что с ним было. Ах да! Дерево, птица, небо… Все было как сон. А теперь? С одной стороны — мягкий женский голос, с другой — связанные руки…
Он хотел распрощаться с жизнью раз и навсегда, но, похоже, это не так-то просто.
И он снова окликнул женщину:
— Кто ВЫ?
Женщина посмотрела на него, продолжая напевать, и, допев до конца песенку, сказала:
— Они скоро вернутся. Солнце мягкое. Когда будет жарко, они вернутся. Я тебя сторожу. И зашиваю твой мешок.
Тоби удивленно на нее посмотрел.
— Это не мешок, это моя рубашка.
— Рубашка, — повторила женщина, засмеялась и вновь принялась петь.
Одета женщина была странно — вокруг туловища был обернут короткий кусок ткани ослепительно красного цвета. Может быть, Тоби сторожила не взрослая женщина, а молоденькая девушка. Тоби не мог определить на вид, сколько ей лет, — может, двадцать, а может, и сорок. Глаза у нее были длинные, узкие и яркие, как светящаяся полоска под дверью.
Она запела другую песенку. В ней тоже не было слов, но она была невыразимо грустной. Тоби чувствовал каждую ноту, и все они говорили о том, что он по-прежнему жив и что только живой может так тосковать и печалиться.
Жизнь снова взяла его в плен, заперла в старый шкаф с отвратительным запахом клопов. Нет мамы с папой, предала Элиза… Боль была такой же острой, а слезы такими же горькими…
— Значит, я не умер? — спросил Тоби.
Но женщина его не услышала. И Тоби снова забылся.
Когда он пришел в себя, было еще совсем светло. Вокруг него переговаривался хор голосов. Он открыл глаза, и голоса мгновенно смолкли.
Мужчины, женщины, дети молча смотрели на него. Их было не меньше сотни. Все в очень ярких одеждах. Ткань могла быть широкой и узкой, новой и ношеной, но непременно яркой, словно только что из чана с краской. Мальчуган в ярко-желтой повязке забрался на высокую травинку и качался. Пожилой мужчина в синей накидке до щиколоток сказал остальным:
— Они посылают солдат и дают им мало одежды.
Лица столпившихся вокруг Тоби были полны сочувствия, словно он был больным ребенком или приговоренным к смерти.
— Сердца должны быть твердыми. Трава очень нежная. Ветер ее валит. Мороз сжигает.
Тоби слышал слова, но не понимал их смысла. Но по взглядам склонившихся над ним людей он чувствовал, что они не причинят ему зла. Мир, в который он попал, похоже, не ведал зла. Женщина, которая зашивала его рубашку, по-прежнему тихо и жалобно напевала свою песенку. Все взгляды были устремлены на Тоби и словно бы поднимали его с земли.