Точка бифуркации
Шрифт:
На этой самой мысли в меня и прилетело чье-то безвольное тело, придавив тяжелой тушей и больно ударив по голове. И так уже работающее на пределе сознание тут же воспользовалось возможностью, радостно погрузив меня во тьму.
Очнулся я в машине, на полу старенького, потрепанного жизнью микроавтобуса. Он мягко подскакивал на ухабах, болью отдаваясь в отбитом, наполовину онемевшем от ударов, теле. В салоне царила тишина. Сквозь узкий край окошка, едва видимый с моего ракурса, виднелось медленно проплывающее звездное ночное небо… Я невольно залюбовался глубиной цвета, наслаждаясь покоем. Красиво… Как же редко мы обращаем внимание на то, что нас окружает. То, что с нами рядом каждый день…
Я попробовал пошевелиться и только сейчас понял, что моя голова
— Спи Дима, спи, — надо мной склонилось едва видимое в темноте, заплаканное лицо Алисы, — все будет хорошо…
— Откуда… — попытался спросить я, но разум предательски поплыл куда-то в сторону, пытаясь унести меня в забвение. Очередной толчок, подскочившей на кочке машины, и мое сознание поглотила темнота…
Глава 10
Размеренные шаги гулко отдавались эхом в широком холле. От каждого соприкосновения лакированного ботинка с идеально гладкой поверхностью мраморного пола, они взлетали куда-то вверх и потом еще долго витали под потолком, порой создавая такие причудливые отзвуки и шепот, что человеку, незнакомому с подобной особенностью местной архитектуры становилось сильно не по себе. Рыцарь же, шагающий по белоснежной глади пола к широкой лестнице, ведущей на второй этаж, только в очередной раз поморщился. Он ненавидел тех, кто создал это творение, как, впрочем, и все остальное, что связывало его с этим местом.
Быстрый подъем наверх и он уже шагает по верхнему коридору, полукругом опоясывающего главный холл и прикрытого от любопытных глаз изящной балюстрадой. Толстый красно-золотой ковер гасит все звуки, оставляя лишь легкое журчание фонтана, мягко переливающегося внизу. Огромные, расположенные по обеим сторонам панорамные окна, заливают все вокруг ярким солнечным светом, играющим на камнях и, предавая всему, до чего могут дотянуться, поистине королевский блек. Сочетание белого и золотого, красного и черного цветов, так гармонично дополнялось архитектурой и освещением, что поначалу у многих гостей просто захватывало дух. Однако не все гости этого дома могли согласиться с их мнением… Рыцарь качнул головой, прогоняя ненужные мысли.
Череда постоянно петляющих коридоров и переходов, наконец, привела его к широким дверям хозяйских покоев, выполненных из красного дерева столь искусно, что уже само по себе, как на обычный предмет домашнего обихода, смотреть на них было невозможно. Предупредительно постучав и дождавшись утвердительного ответа, весело прозвучавшего откуда-то из глубины комнаты, мужчина потянул дверь на себя и шагнул внутрь. Если верить голосу, хозяин сегодня был явно в хорошем настроении.
Представшие взору апартаменты были выдержаны все в том же стиле, что и весь остальной особняк, расположенный на берегу моря, неподалеку от солнечного Истборна. Много пространства, начисто лишенного хлама и ненужных вещей, много света и ярких чистых красок. Хозяин решительно не понимал этих тупых любителей готики, что ютились в древних, как дерьмо мамонта, замках или мрачных загородных домах, мало чем от них отличающихся. Обилие темного камня, могильной плитой окружающего живущих в нем разумных. Куча таких же безвкусных украшений, с претензией на оригинальность. Гигантомания, стремящаяся внушить самим себе и окружающим, веру в свое давно уже потерянное величие. И серость. Повсюду серость! Серость в домах, серость в людях, что в них живут. Серость в мозгах и их душах. Бывший фракийский раб, долгие годы проживший в Италии, а ныне глава одного из самых могущественных кланов Европы, решительно этого не понимал. Именно поэтому эта небольшая вилла, расположенная неподалеку от одного из популярных местных курортов, как нельзя лучше соответствовала его предпочтениям. Да и обилие молодых людей, приезжающих сюда отдыхать и выливающие тонны положительных эманаций, настраивали его на лирический лад.
Рыцарь окинул взглядом апартаменты. Пара пустых бутылок из под вина, небрежно брошенных на белоснежный ковер вместе с одеждой, давно остывший камин в углу и не заправленная кровать, на которой сейчас нежился небольшой, но крепко сложенный человечек, с добродушным лицом и цепким взглядом из под иронично сложенных бровей. Легкая шелковая простыня, также выдержанная в светлых тонах, частично скрывала его обнаженное тело. Рядом с ним, безвольно откинув голову на подушку, лежала, уставившись невидящими глазами в окно, красивая молодая девочка с разорванным горлом. На вид — не больше шестнадцати. Явно приехала сюда с большой компанией друзей или с родителями, чтобы отдохнуть. Еще одна, на этот раз чуть постарше, лежала в ногах, свернувшись калачиком. Судя по мерному дыханию, тихонько вздымающейся и опускающейся спины — живая. Но под полным контролем.
На лице рыцаря не дрогнул не один мускул. Он молча стоял на пороге, ожидая когда господин заговорит первым. Этикет в этом доме соблюдался строго.
— Какие новости? — жизнерадостно спросил давно заметивший его человек. После чего еще раз сладко потянулся и, наконец, поднялся с ложа, принявшись неторопливо заворачиваться в простыню на манер легкой туники.
— Плохие, господин, — прогудел рыцарь, хмуро взирая на то, как его хозяин наводит утренний туалет, — миссия в Сибири провалена. Алекс убит.
— Хм… Ну, для тебя-то эти новости явно хорошие, — добродушно усмехнулся человечек, после небольшого обдумывания услышанного, — или ты не рад собственному повышению, новый кредостан?
— Для меня честь служить вам в любом качестве, господин, — лицо мужчины по-прежнему было безучастно.
— Конечно — конечно, — нетерпеливо отмахнулся человечек, подходя к широко распахнутому окну, у которого стоял широкий мольберт с незаконченной картиной. Надо признать, что талант художника у хозяина дома был настолько поразительный, что мало кто мог с ним сравниться в мастерстве живописи и чувств. Реши он участвовать в каких-нибудь выставках или устрой даже банальную презентацию собственных работ, и уже через пару недель его картины уходили бы с молотка за суммы, поражающие обилием нулей. Однако тому было на это абсолютно плевать. Творил он исключительно из любви к самому искусству. Берясь за кисть только когда было настроение, причем не важно, хорошее или плохое.
Эмоции, слой за слоем ложившиеся на дорогое белоснежное полотно вместе с краской, порой заставляли ужаснуться или восхититься даже самого далекого от живописи разумного. Гнетущее и раздирающее изнутри чувство страха, липкой змеей осторожно касающееся спины и, незаметно погружающееся в саму душу, при взгляде на черно-серые отблески Дна, с редкими вкраплениями тусклых бордовых искр. Глаз не было видно, но чувство того, что оттуда из темноты на тебя взирает сама бездна, настолько подавляло, что мало кто мог простоять перед картиной более нескольких минут подряд и не отвести взгляда. Необычайное чувство легкости, эйфории, полета дарил пейзаж, запечатленный на склоне утренних Карпатских гор. Он так тянул к себе, манил, ласково шептал и гладил легким ветерком, что хотелось просто шагнуть в картину и раствориться в ней, никогда больше не появляясь в этом грубом и несовершенном мире. Да… Мало кто мог стоять у подобного творения, оставаясь равнодушным. Ибо в свои произведения художник вкладывал не только весь свой талант и любовь, но еще и Силу. Самую свою суть. К слову сказать, желание писать картины нападало на хозяина дома не так уж и часто и сильно зависело от его настроения. Обычно это происходило, когда он ощущал необычайный душевный подъем, либо когда видел какую-то необычную вещь, которую хотел бы запечатлеть на память. В любом случае, получалось… своеобразно.
На мощной челюсти рыцаря вздулись широкие желваки, глядя как при очередном едва заметном касании кисти, на мольберте все четче проступают очертания девушки, раскинувшейся на белоснежной глади кровати. Хозяин любил писать с натуры.
— Так какие новости ты мне принес еще? — поинтересовался фракиец, не отвлекаясь от работы. Сегодня он был явно в хорошем настроении. В отличие от других своих собратьев и даже Старейшин, с рождения привыкших контролировать свои эмоции, он не привык скрывать чувств. А учитывая всю власть и положение, которое он занимал вот уже больше шести столетий подряд в Европе, так и вовсе спокойно мог себе это позволить. И горе тем, кто решится попробовать на них сыграть. Историю Эразма, купившегося на ловушку мастера помнили многие до сих пор, — меня интересуют подробности.