Точка опоры
Шрифт:
На какой-то распродаже купили полуржавые кровати с продавленными сетками, колченогие стулья и столы, обшарпанные этажерки. Единственную подушку Надя разделила на три маленькие. Для Елизаветы Васильевны приготовили комнатку рядом с кухней. Купили ей матрац помягче, одеяло потеплее. Поставили на столик вазу с розовыми пионами. Поехали встречать.
– Вот куда вы забрались!..
– улыбнулась она, спускаясь на перрон, и вдруг всхлипнула.
– Родные мои!..
Владимир Ильич первым обнял ее. Надя, целуя, говорила:
–
– Истосковалось сердце. Боялась: увидимся ли?.. В мои годы всякое случается...
– Утерла лицо платком.
– Вижу - вы здоровые, и я уже спокойна, счастлива. А слезы от радости.
– Теперь всегда будете с нами, - сказал Владимир Ильич, сходил в вагон за вещами. Тещу и жену отправил на извозчике, сам поехал на трамвае.
Он приехал раньше, поджидал у входа, чтобы отнести вещи в квартиру. Елизавета Васильевна вошла, осмотрелась, похвалила за комнату, за уютную кухоньку. Разбирая корзину, поставила на стол подарки - туесок клюквы и горшочек соленых рыжиков.
– У вас же тут небось пища незнакомая. Наверно, соскучились по своему-то, по привычному, - говорила она.
– А тебе, Володенька, свежий журнал привезла. Помню, ты печатался в нем. Нынче в Питере только о нем и говорят, во всех добрых домах. Как в трубы трубят. Слышно, приостановили его. Грозят прикрыть. Будто бы из-за Максима Горького. Держи.
– "Жизнь"!
– просиял Владимир Ильич.
– Вот спасибо!
– Пока границу не переехала, все опасалась. Как бы, думаю, в таможенном жандармы не отняли. Слава богу, пронесло тучу мороком. По всей вероятности, там еще не расчухали.
– Но тут ведь помечено: "Дозволено цензурой".
– Вот и я на эту строчку указала. Возвратили.
С журналом в руках Владимир Ильич пошел в свою комнату. На ходу перелистывал. Рассказ Ивана Бунина. Продолжение повести Горького "Трое". Что же, из-за повести приостановили? Надо сразу же прочесть. А дальше что? Еще рассказ Бунина. Опять что-нибудь о старых помещичьих гнездах. Вот снова Горький - "Песнь о Буревестнике". Интересно. О Чиже писал, о Соколе писал. О Соколе - превосходно! Теперь - о Буревестнике. Заглавие говорит о многом.
Остановился посередине комнаты с развернутым журналом в руках и, в ожидании чего-то очень важного и значительного не только для любителей литературы - для широкого общества, стал взволнованным шепотом вчитываться в каждое слово:
– "Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный.
То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая к тучам, он кричит, и тучи слышат радость в смелом крике птицы".
Покачивая в такт рукой, продолжал читать вслух:
– "В этом крике - жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике".
И с каждой секундой голос его наливался силой, в сердце бушевало пламя:
– "Буря! Скоро грянет буря!"
Дочитав
– Вы только посмотрите, что он написал!.. Елизавета Васильевна! Надюша! Слушайте: "Пусть сильнее грянет буря!.." - вот концовка песни.
Елизавета Васильевна счастливо улыбалась, довольная тем, что доставила зятю такую радость. А Надя спросила:
– Какая там песня, Володенька?
– Песня Горького о Буревестнике! Исключительной взрывчатой силы! Я не знаю в русской литературе ничего равного этой страничке. Слушайте.
И Владимир Ильич громким голосом, рвавшимся из глубины души и горячим от волнения, прочел "Песню" с нарастающей силой. Под конец рубанул воздух кулаком, будто ставил дополнительный восклицательный знак. А когда умолк, Надя, протягивая руку за журналом, воскликнула:
– Великолепно! Ты прав, Володя, не было ничего похожего!
– Ай да Горький! Ай да молодец!
– Отдав журнал жене, Владимир Ильич от редчайшего удовольствия потер руки.
– Такое мог только он! И никто другой! "Смелый Буревестник" - это же он сам. Предвещает революционную бурю! Зовет к ней. И таким он навсегда войдет в историю России.
Надя про себя читала "Песню", а Елизавета Васильевна, вздохнув, сказала:
– Но, Володенька, его ведь за такую смелость могут посадить? Турнуть в ссылку?.. Бедный Горький!.. Хоть бы успел перебраться куда-нибудь сюда... А у него, говорят, детки малые...
– Н-да, - задумчиво проронил Владимир.
– Башибузуки все могут.
– В Питере, сказывали, многих писателей угнали в ссылку.
– Но Горького в Нижнем удалось добрым людям вырвать из тюрьмы. И социал-демократы, если потребуется, всегда ему помогут. Свой человек! Пролетарский глашатай!
Надя, прочитав два раза, возвратила журнал:
– Это будут читать со сцены. И на маевках. По всей Руси.
– Больше того - этот зов прогремит на весь мир! Какое счастье, что у нас есть такие писатели!
– продолжал восхищаться Владимир и вдруг рассмеялся.
– И еще нам повезло: такие простофили сидят в царской цензуре! Не разобрались. "Дозволили". Не поняли, что тут, - тряхнул журналом, каждая строчка "Песни" равна динамитному заряду. Хорошо! Пойду читать продолжение повести "Трое".
Но не прошло и четверти часа, как Надя, заглянув в его комнату, позвала:
– Володенька, пойдем к столу. Мама заварила байховый чай. С клюквой попьешь.
– Настоящий праздник!
– отозвался Владимир и вслед за женой пошел в комнату Елизаветы Васильевны.
– Надо будет угостить Юлия и Веру Ивановну. И с "Буревестником" познакомятся.
4
Ульяновы вышли из квартиры на рассвете, чтобы успеть поработать в тишине.
– Придет Юлий Осипович, и опять откроется фонтан красноречия! досадовала Надежда.
– Не может без разговоров. А мне мешает шифровать.