Точка опоры
Шрифт:
Лежа с закрытыми глазами, вспоминала то Иваново-Вознесенск, то Москву, то Рязань. Теперь она ехала из Киева, где провела три дня у Катеринки. И вдруг вспомнила, как ее няня Агапеюшка рассказывала задорную сказку о неуловимом Колобке:
"Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел... От тебя, Серый Волк, тоже уйду!"
Ей тоже удалось ускользнуть!.. В Харькове она пересядет на другой поезд, доберется до Самары, а там... Там проходит Сибирский экспресс. На билет до Красноярска денег хватит.
Она уйдет!
Проживет лето в далеком
Мать, кажется, числят в благонадежных. Одно слово золотопромышленница!
3
– Ой, Глашенька! Ой, голубушка!
– хлопала руками по широким складчатым юбкам Клавдия Гавриловна, привечавшая всех "политиков", на их перепутье в Красноярске.
– Да как же я тебе рада, девонька! Будто дочери родной. Проходи в горенку наверх, дорогая гостьюшка. Каким ветром тебя принесло в родную сторону?
– Сейчас киевским. А до этого и в Москве жила, и в других городах.
– По своей доброй воле приехала? Ну я рада-радешенька за тебя. А моя Валюшка под надзор попала. В Петербурге-то, рассказывает, возле Казанской церкви было целое сраженье. С жандармами да казаками. И наша курсистка там оказалась. Слава богу, жива-здорова на квартеру воротилась. А после того министр каких-то там дел приказал: почетную потомственную гражданку Красноярска Валентину Павловну Попову сослать на год по месту жительства родителей. И хорошо, что не дальше. Перед пасхой встретила доченьку.
– Валюшка здесь?! А где же она?
– В магазин пошла. Скоро воротится. Горюет, конечно, что доучиться не дали. А так вроде ничего, веселая. Да ты подымайся по лесенке. Постояльцев у меня теперича нет. Располагайся, как дома.
Клавдия Гавриловна, придерживая юбку руками, тоже поднялась на второй этаж, дотронулась рукой до самовара:
– Еще горячий. Садись, чайку выпей. Вот и пирожки с груздями остались. Даже тепленькие. Поешь с дороги дальней.
Глаша окинула взглядом горницу: все в ней было так же, как четыре года назад. Стол, стулья, деревянная софа - на тех же местах.
– Политические по-прежнему собираются у вас?
– Частенько бывают. Поговорят, поспорят. Иной раз песни споют. Потихонечку, чтобы на улице не услышали. А сами карты, лото держат наготове. Застучит надзиратель сапожищами по лестнице - зачинают играть. Он поглядит, запомнит всех по обличью и уйдет. Город-то у нас как котел кипит. Особливо в депо да в мастерских на станции. Сказывают, многих похватали. Которых в ссылку угнали. Все больше в Туруханку.
За разговором Клавдия Гавриловна сполоснула две чашки, вытерла льняным полотенцем, налила чаю, одну подала гостье, другую подвинула к себе.
– Много постояльцев перебывало у меня. И народники, и марксисты. Бывало, схватятся спорить - хоть святых выноси. А живали и такие: слово скажет, и супротивника - наповал! Тому и говорить больше нечего. Жил один уж больно обходительный. С Женюшкой забавлялся, как со своей родной. А теперь вот...
– Клавдия Гавриловна,
– Женюшки нет.
– Давно ли?.. И от чего она?..
– В прошлом году на пасху... Горлышком маялась. Сам Владимир Михайлович Крутовский лечил - не сумел спасти. В одночасье сгорела доченька.
– Клавдия Гавриловна еще раз утерла глаза и продолжала вспоминать: - Бывало, постоялец посадит Женюшку себе на колени и пальцами показывает козу-дерезу. Простой человек. А большого ученья. Да ты его знаешь: Владимир Ильич. Так вот, недавно у нас читали тайную газету. Видала такую? "Искрой" называется. Там про ссыльных студентов пропечатано. Может, он писал?
– Весьма возможно.
– Да у тебя, миленькая, чай-то совсем остынет. Пей. Ешь. Соловья, говорят, и то баснями не кормят.
Глаша съела два пирожка, похвалила хозяйкину стряпню, выпила чай и спросила:
– О моей маме ничего не слышно? Как она там? Все мы разлетелись одна она в Шошино осталась. Нелегко ей.
– При ее-то хозяйстве и мужику трудненько управляться. А дела у нее, сказывают, невеселые. Как бы совсем не разорилась. Золото будто истощилось. Не знаю только - на одном прииске али, не дай бог, на обоих.
Гостья задумалась, и Клавдия Гавриловна, не спуская с нее заботливых глаз, вернулась к воспоминаниям:
– А был в ту весну еще один. Уж очень любил песни. Такой, небольшого роста. Владимир Ильич звал его Глебасей. Знаешь?
– Кржижановский. Я была у него и у его жены в гостях. Он служит на станции Тайга.
На лестнице послышались шаги. Все быстрее и быстрее. Каблучки стучали отрывисто, как козьи копытца. Гостья метнулась навстречу:
– Узнаю Валюшку!
– Ой, Глашура!
– Девушка, выронив покупки, обняла подругу.
Они хохотали от радости и осыпали щеки жаркими поцелуями.
Клавдия Гавриловна подняла свертки и ушла вниз.
Взаимным расспросам не было конца. Валя рассказала, что в Петербурге двое суток ее держали в полицейском участке, а на третий день выпустили. С курсов отчислили. Но ее судьба решилась легче других - приехала в обычном вагоне, только пришлось сразу явиться в полицию. А вот для студентов... Привезли их за решетками. Зато - герои! Погнали их с вокзала в тюрьму вызвали солдат и казаков. Те с шашками наголо. А на улицах - толпы народу! Из депо рабочие вышли с красным флагом!
– Сама слышала - кричали: "Долой самодержавие!" - продолжала Валя. Разве это не герои? И наш Красноярск, как видишь, проснулся от векового сна! Что ни утро, то новая листовка. И не с гектографа - из типографии!
А потом пошли еще более горячие девичьи разговоры:
– Я думала, ты, Глашура, уже выскочила замуж. Тебе сколько?
– Двадцать три. Старуха! Но я не тороплюсь. А ты?
– Еще не встретился мне герой моего романа.
– И мне не встретился.
– Ой, не верится, подружка. Ты такая, такая...