Точка отрыва
Шрифт:
Чауш все понять не мог, с каким чувством мать отца вспоминает. Вроде как и любви нет уже. Вроде и ненавидеть должна за то, что ушел. И вообще… Но вот потаенное что-то, в самые глубины спрятанное, вспыхивало в глазах…
— А ты? Вернее, вы? — сержант кивнул в сторону тех, кто остался в живых. Мало кому удалось пережить первый день и вовремя выскочить навстречу разъяренному металлическому чудовищу, заляпанному кровью по башню. Повезло семерым. Два «шмеля» и пятеро гражданских. Три женщины, два ребенка. Оба бойца — ранены. Один в ногу, второму хорошо бок раскурочило осколком.
— Что «мы»? Горючки, как понимаю, еще километров на двести хватит. Ты не всю выкатал. Рация вроде как рабочая, будем на подъезде к Грачу трезвонить по всем волнам. Он услышит. А расходиться надо тут. Тебе на запад, нам на восток путь.
— До Грача не двести километров. А триста пятьдесят. И к нему Пчелинцев за четыре года не послал ни одной группы. Потому что не дошли бы. И никуда я не пойду, — Чауш и представить себе не мог, что на мать голос повысит. Но получилось. А она даже не удивилась, не говоря уже об обиде.
— Тогда бы не дошли. Даже всем составом. А сейчас — сможем. Все желтые на верст триста кругом, сейчас на «Заимке». И будут там, пока все не сожрут и не изгадят.
— На триста… Но еще пятьдесят есть. Не забыла?
— А у нас на БТРе еще полторы тысячи патронов на «Владимирова». И на ПК — цинков десять. Не забыл? И кто-то умный еще насобирал с десяток калашей. Не подскажешь, кто такой?
Чауш за сегодня уже устал удивляться.
— Ну, я насобирал. Знаешь же.
— Знаю. И что? Уже запрещаешь родной матери сына похвалить? И не смотри так. Я с ума не сошла.
Поняла, видно, она что-то. Или в удивленных глазах сына прочитала.
— Мы дойдем, не волнуйся. Что со мной случиться может? Да и больше некуда, сам прикинь. А тебе надо идти сейчас. Считай глупой просьбой выжившей из ума старухи.
— Ма… — протянул Чауш. — Не гони, пожалуйста.
— Не гоню, не парься. Я собиралась уходить, когда была чуть-чуть старше тебя. Но тогда Урусов нарисовался, да так, что стереть не смогла. Он же, сволочь, со службы и забрал, гад. За спиной, сговорившись со всеми, до кого дотянуться смог. А руки длинные. И язык подвешен, — мать опять улыбнулась чему-то своему.
— А идти тебе нужно сейчас, — снова повторила она. — И ты пойдешь. И найдешь этого балбеса. И передашь все, что я сказала.
Оба на броне замолчали. Сын все не мог придумать, что же сказать, а мать просто сидела, подставив лицо солнцу и слушая тишину. Даже обнаглевшие кузнечики почти замолчали.
Первым не выдержал Чауш.
— Ну, я пошел? — и спрыгнул на землю. Коротко стрельнуло в раненой руке. Придется лямки перенастраивать…
— Иди. Ты сможешь. Все взял?
Чауш кивнул.
— Молодец. Берет не забудь. Урусов не поймет, если он потеряется. Иди, сынок.
Дмитрий с трудом закинул на спину рюкзак. От неудачного движения снова резануло по руке.
— Мам, правда, что тебя Кошкой звали? Раньше? — голову Чауш так и не поднял, упорно рассматривая грязное колесо.
— И последнее звание перед Войной — старший лейтенант. Правда. Все правда. А Пчелинцев трепло. То-то они с Урусовым так сошлись быстро. И береги себя.
Раненый в ногу «шмель» проводил уходящего сержанта мутным от боли взглядом.
— Он дойдет. Обязательно. Он же наш сын или чей, в самом-то деле? — Ни к кому не обращаясь, сказала маленькая женщина, сидящая на броне, пытаясь удержать слезы.
Это было два года назад. А сейчас до цели осталось совсем немного.
Вот теперь самое время включить осторожность на максимум и проскочить крайние два километра через остатки парка. Обидно будет получить пулю именно сейчас. На последних метрах дороги в пять тысяч километров. И не хочется пускать коту под хвост два года пути.
Но судя по всему, местных выжженный парк не интересовал. То ли считали бессмысленным рыться в окружающих его домах, опасаясь радиации, то ли все давно прошерстили мелким бреднем, выбирая съестное и полезные в хозяйстве вещи.
И это только на руку. Мать, которую Чауш в долгих разговорах с самим собой все чаще называл вслед за Пчелинцевым Кошкой, писала, чтобы обязательно проверил квартиру. «Урусов постоянно туда возвращался. Кто его бродячую душу знает, может там и сидит. Он такой».
Нужный дом как раз выходил на окончание парка. Промахнуться сложно. На удивление целый, словно деревья весь удар на себя приняли, сберегая одинокую девятиэтажку. Стекла, конечно, повылетали все, да скособочилась она, но в целом очень даже неплохо сохранилась. Хоть бетонируй окна нижних этажей, ставь на крышу пулемет и сиди. Пока не помрешь от голода — на всю жизнь не натаскаешь.
Подъездная дверь тихонько скрипела. От внутренней обивки остались жалкие ошметки. То ли ударная волна постаралась, то ли на дрова пошла. Второе вероятнее. От волны следов ломика не остается. Чауш осторожно вошел внутрь. Автомат пусть пока за спиной отдохнет. В ограниченном пространстве «Каштан» удобнее. А что рукоять синей изолентой перемотана, так это мелочь несущественная. Не клинит, и то хлеб. О хлебе, кстати. Предательски заурчало в животе. Ладно, поднимусь — перекушу, вроде как завалялось что-то на дне рюкзака.
Первые два лестничных пролета Чауш чуть ли не ползком преодолел, двигаясь со скоростью беговой черепахи, хотя дом казался мертвым. Даже крысиных следов не было. Люди давно ушли. А вероятность того, что какой-то идиот в засаде сидит… Не смешно. Кого тут охотить? Призраков разве что. Если те с тоски не передохли.
Вот и дверь нужная. Взломана, естественно. Но бережно. Не кувалдой выбили, а аккуратно отжали чем-то. «Каштан» к плечу, левой помалу отвести дверь так, чтобы протиснуться можно было. Но не щелкнула растяжка, начиная отсчитывать секунды жизни, не грохнул в непрошеного гостя самострел.