Точка преломления
Шрифт:
Затем я сделала шаг назад и положила его куртку на пол, расстелив ее, как одеяло. Он смотрел, молча осознавая серьезность моих намерений.
Сначала он не ответил, но потом кивнул, будто не мог подобрать слова.
Я села на нашу одежду, и он опустился на колени рядом со мной, держа в ладонях мое лицо и гладя мои скулы большими пальцами в синяках. "Вот оно", — подумала я, сглотнув. И мне даже не пришлось говорить себе запомнить это, потому что я знала, что запомню обязательно.
Но его глаза поднялись над моим обнаженным плечом и посмотрели
Одной рукой я прикрыла грудь.
— В чем дело?
— Ты уверена?
Беззащитность в его голосе изумила меня. Заставила осознать, что он спрашивает не об этой пыльной комнате, а о себе.
— Да.
Мгновение он молчал, а потом моргнул.
— Ты не будешь сожалеть...
— Нет, — ответила я. Мой взгляд опустился.
Чейз помедлил.
— В последнее время я так много всего напортачил. Если ты сомневаешься...
— Не сомневаюсь, — отрезала я.
Он выдохнул сквозь зубы и закончил:
— То скажи сейчас.
Но он уже наклонился надо мной, отводя с моего лица волосы и касаясь кончиками пальцев моей щеки.
— Я не сомневаюсь, — повторила я. — Возможно, это наш единственный шанс.
Он замер.
— Что?
— Ничего, — торопливо ответила я.
Он сел прямо.
— Что ты имеешь в виду?
Внезапно почувствовав себя слишком незащищенной, я накинула на плечи его куртку.
— У нас осталось совсем мало времени, если... ты знаешь. Если завтра что-то случится.
Его челюсть отвисла.
— Ты не ожидаешь, что вернешься.
— Ожидаю. В смысле, я хочу вернуться. — Как будто умереть можно было по выбору? Я уставилась на свои ступни. — Ты об этом не думал?
Он подскочил и начал мерить комнату шагами, оставив меня на полу одну.
— Разумеется, я об этом думал, — грубо ответил он.
— Тогда в чем дело?
— Я найду тебя. Если что-то случится, я найду тебя. С нами все будет в порядке. Мы поедем в Южную Каролину.
В его голосе звучала такая отчаянная надежда, что я знала: ее очень просто разбить.
— А если что-то произойдет?
— Ничего не произойдет! — крикнул он, заставив меня выпрямиться. Он резко вдохнул, пытаясь взять себя в руки.
— Ты никуда не пойдешь.
— Чейз...
— Ты даже не ожидаешь, что переживешь это! О чем я только думал?
Я встала и выпрямилась как можно сильнее, чувствуя, как подступают слезы. Мое сердце разрывалось. Я ощущала, как оно рвется внутри меня. Он знал, не мог не знать, на что это похоже, эта проеденная виной дыра в моей груди.
— Ты думал, что если бы мог что-то изменить, то изменил бы, — произнесла я.
В комнате возник призрак моей мамы. Не обвиняя и не осуждая, она все равно присутствовала там.
Внезапно Чейз замер и уставился в окно, не на центр, но вдоль по улице на казармы, в которых жил, когда мы были в разлуке.
Прошла минута. Две.
— Я бы сделал что угодно, чтобы вернуть ее, — пробормотал он.
— Я люблю тебя.
Слова вырвались из моего рта раньше, чем я успела сформулировать их, выпущенные некой неподвластной мне силой. Они мгновенно поглотили меня, овладели мной, будто факт моей любви был единственной известной мне правдой. Единственной правдой, которая существовала. Я люблю тебя, Чейз Дженнингс. Люблю мальчишку, которым ты был, и мужчину, которым ты стал, и даже когда я тебя ненавижу, я все равно тебя люблю, потому что ты — это ты, добрый, надежный и настоящий, и ты понимаешь меня и не боишься.
Осознав искренность моих слов, он застыл, словно статуя. А я ждала, еще острее ощущая собственную обнаженность и уязвимость.
Он глубоко и неровно вдохнул, и это заставило мое сердце сжаться.
— Ты играешь нечестно.
— Вообще-то, ты тоже, — сказала я. Это было правдой. Риск не являлся риском, когда было некого терять.
С коротким сухим смешком он подошел ко мне и обнял за талию, прислонившись своим лбом к моему и закрыв глаза. Я провела пальцами по розовому шраму, опоясывающему его бицепс, и вспомнила день, когда он едва не погиб, защищая меня.
— Теперь ты тоже должен сказать, — подсказала я.
— Что сказать? — Когда я его ударила, он схватил мою руку и прижал ее к своей груди. — Я люблю тебя, Эм. Я любил тебя с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, и буду любить всю жизнь.
Его улыбка была такой беззащитной, такой настоящей. Мои глаза затуманились от слез, в груди заболело, и я не знала, как можно чувствовать себя такой счастливой и перепуганной одновременно.
Я прижала ладони к его груди.
— Что теперь будет?
— Теперь я пойду и найду Такера, — неохотно сказал он.
Это были совсем не те слова, на которые я надеялась.
— Зачем?
Он поцеловал меня в висок, задержав там губы и продолжая говорить:
— Потому что мне нужно, чтобы завтра он сделал то, чего не могу я.
* * *
Чейз вернулся через час с раздраженным видом. Я не представляла, что он сказал Такеру, но он не стал объяснять. Вместо этого мы сели рядышком и, глядя на реабилитационный центр, стали говорить, по-настоящему говорить. Обо всем, кроме этого.
Мы говорили о Каре, об Уоллисе и Билли, о Шоне, и Такере, и Ребекке. О ребятах из Чикаго, и о том, как я нашла Джека, в шоке сидевшего на полу туннеля, и о встрече с мамой в видении, вызванном сотрясением мозга. Мы говорили о Бет и о месте, которое когда-то называли домом, зная, что прошлое хранят тело и душа, а не место на карте и не сгоревшие письма или потерянный под развалинами журнал, и теперь нам достаточно друг друга, чтобы помнить. А еще мы целовались. Иногда нежно, иногда с безумной страстью, как до этого. Иногда посреди предложения, когда просто забывали, о чем говорили. За эти короткие часы мы раскрыли наши тайны, обнимая друг друга и молясь, чтобы время разом замедлилось и ускорилось, потому что, как и в ту ночь, когда его призвали, мы знали, что завтрашний день изменит нас навсегда.