Точка разрыва
Шрифт:
Кровать. Босые ноги. Кто-то лежит на спине по другую сторону кровати. Подчиняясь внутреннему порыву, Пайпер перемахнула через лежащего на полу клерка.
За кроватью распластался обнаженный мужчина с еще не просохшими волосами, с лицом цвета пергамента, разинутым ртом, вытаращенными глазами, распухшим языком. Удушье.
Синевато-красную шею мертвой хваткой держала рука. Одна рука.
глава 7
Натан Перкинс остановил его в коридоре отделения интенсивной терапии.
– Он жив, Дин, едва дышит, но жив.
Дин Трумэн кивнул, пульс участился, дыхание стало неглубоким.
– Мы были в школе – Джон… он хотел увидеть кирпич, когда раздался звонок. Что случилось? Дежурная сказала, что удушение.
Натан Перкинс нервно передернулся. Вытерев губы рукой, он произнес:
– Его душили.
– Душили? Ты серьезно? Душили? Как? Кто?
– Не знаю. Они позвонили мне в офис. Я больше ничего не знаю. Все это как-то бессмысленно.
Администратор вызвал доктора Помпаса на третий этаж. Санитар толкал тележку с расшатанным донельзя левым колесом по коридору, выложенному бежевой и зеленой плиткой. Разболтанное колесо скрипело, как заржавевшая петля ставни на ветру.
Скрип, скрип, скрип, вз-зык.
– Но еще что-то есть, – сказал Натан. – Не знаю что, но точно знаю, еще что-то есть. Джон разговаривает сейчас с Пайпер.
– Пайпер? Пайпер Блэкмор? Что она здесь делает?
– Она одна из тех, кто обнаружил Клайда. Говорят, она спасла ему жизнь. Сделала ему искусственное дыхание прямо в гостиничном номере.
Старая женщина во фланелевой ночной рубашке ковыляла по коридору, опираясь на хромированную палочку.
– Что Клайд и Пайпер делали в гостинице? – спросил Дин.
Ответ сам пришел ему на ум. Клайд всегда волочился за женщинами, а Пайпер Блэкмор, несомненно, была привлекательна. Клайд и Пайпер? Нет…
– Она не была с ним. По крайней мере, я так думаю. Говорят, что Пайпер увидела его в окне или что-то в этом роде, – Натан покачал головой, изучая свое тусклое отражение в отполированном полу. – Я никак здесь не могу разобраться. Жду, пока приедет жена Клайда. А крошка… Боже, ей всего восемнадцать месяцев.
Показался Джон Эванс. Всклокоченная Пайпер Блэкмор маячила позади него. Вина за недавние мысли сжала сердце Дина. На фоне шерифа она казалась маленькой испуганной девочкой. Пайпер заложила черные волосы за уши, потом обхватила себя руками за плечи.
Дину захотелось подойти к ней, успокоить, поддержать ее. Но ничего этого он не сделал.
– Ты в порядке? – единственное, на что он решился.
Ее карие глаза покраснели и были влажными от слез. Беспомощная улыбка промелькнула на ее нежном, мягком лице:
– Теперь уже лучше.
Джон снял свою короткополую шляпу.
– Доктора говорят, Клайд в коме. По всем параметрам он должен был умереть. Сейчас в критическом, но стабильном состоянии.
Дин уловил затрудненное дыхание древней системы кондиционирования, пытавшейся удержать зимние морозы на расстоянии. Где-то гудел монитор. Санитар остановил тележку, взял с нее поднос и вошел в комнату через четыре двери.
– Его душили? Как? Я имею в виду, это был несчастный случай? Шериф и молодой профессор обменялись взглядами, от которых Дин похолодел.
– Это был не несчастный случай, – сказал Джон.
Дин как будто впервые увидел друга. Бессонные ночи оставили черные круги под его воспаленными глазами. Лицо выражало напряжение. Глаза сузились. Вид озабоченный.
– Есть еще что-то, – заявил Дин. – Почему вы не хотите мне сказать?
Шериф смотрел вдоль коридора. Старая женщина добралась до ординаторской. Шепот их неясного разговора напоминал шуршание листьев в потоке дождя.
Санитар вернулся к тележке и принялся толкать ее.
Скрип, взык, скрип, вз-зык.
– Пойдем со мной, – сказал Джон.
Она бежала, подгоняемая ветром в спину, подбадривая себя. Руки работали в такт с ногами, сердце билось синхронно с ними, пар выходил из горла ровными порциями, как у локомотива далекого прошлого. Вверх, вверх. Солнце уже опускалось за горизонт. Низкий свод облаков придавал ночи оттенок напряженности.
Но она должна закончить свой бег. Мередит Гэмбел никогда ничего не делала наполовину – независимо от того, касалось ли это работы в городском совете, ее собственного дела или семейных проблем. И одной из этих составляющих был бег. Каждый день, семь дней в неделю. Если удавалось – по утрам, если не выходило – по вечерам. После вхождения в городской совет пробежка давала возможность выхода затаенному разочарованию. Приятным дополнением явилась потеря девяти килограммов и обретение подтянутой спортивной фигуры. Бег стал неотъемлемой частью жизни Мередит, как муж или дети.
Перед ней вырос холм Хокинса. Она продолжала следовать намеченному маршруту – вверх, вверх.
Продолжай бежать.
Время от времени Мередит меняла курс. Когда зима цепко схватит землю Черной Долины морозом, ей придется ограничить себя пределами равнины, компенсируя качество пробежек их длиной. Обычно это случалось в декабре. Но в этом году, глядя на эти темные и зловещие облака, она как будто чувствовала перед собой дуло ружья и отчетливо понимала, что не придется столько ждать. На самом деле, если погода будет ухудшаться такими темпами, это, может быть, ее последний шанс описать круг у основания холма Хокинса.
Что-то ударило ее в лицо. Резкая боль. Мередит потрясла головой.
«Пчела?»
Слишком холодно. Она сняла перчатку с руки и дотронулась до щеки. Осколок стекла не больше, чем монета в десять центов, врезался ей в кожу. Мередит выдернула его – кончик был в крови. Она коснулась лица. Подушечки пальцев окрасились алым.
«Проклятье!»
Достав бумажный платок из набедренного рюкзака – универсального пояса, как называл это приспособление ее муж – Мередит приложила его к щеке.
Она продолжала бежать.
«Стекло?»
Наверное, она наступила на что-нибудь в сумерках, а осколок отлетел и попал ей в лицо. Слишком темно, слишком холодно. Внизу, в долине, где дома сгрудились, как котята вокруг материнского живота, фонари-часовые стояли вдоль обочин, такие теплые и манящие. Да, это, несомненно, была ее последняя пробежка у подножия холма.
Что-то вонзилось ей в грудь. Раз, два, три…
Что за…
«Стекло?»
Еще три осколка. Они проникли в ткань ее спортивного костюма, но не достали до кожи, увязнув в толстом слое ткани. Мередит выдернула их. Два такие же, как первый, а вот третий уже с пятицентовую монету. Достаточно, чтобы поранить. Это уж слишком.