Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник)
Шрифт:
— Ты громче скажи, сынок. Чтоб народ слышал, — не унимался яшули. Он приложил руку козырьком к виску, защищаясь от солнца, и, судя по всему, уходить не торопился.
— Ладно, яшули. Поживем — увидим, — неопределенно сказал Джума и тут же вновь подумал: «Говорю как зеленый юнец. Нет, сразу осечь этого болтуна, а я с ним развел антимонию».
Торговля уже подошла к концу, Джума набивал хозяйственную сумку мятыми трешками и рублями, когда за спиною он услышал громкий окрик:
— Салам, Джума! Как дела?
Джума обернулся и увидел улыбающегося
— Салам, Алты. Дела, говоришь? Неплохо. Жаль, что ты опоздал чуть-чуть. Дыни кончились уже.
— Это не беда. А вот что встретил тебя, — это очень кстати. Сегодня в пять часов комсомольское собрание.
— Хорошо, приду.
Собрание затянулось, но никто этого не почувствовал — разговор шел деловой, и время пролетело незаметно.
«Да-а, — размышлял Джума после собрания, — дали жару бедному Эсену». Выступило человек двадцать. И все как один осудили парня за то, что он унес с колхозного поля корзину помидоров.
— Украл Эсен, — с жаром говорил тракторист Мурад, — а позор на всех нас ложится. Не в помидорах дело, а в чести. Комсомольской чести.
— Что, Эсен, с деньгами туговато? — язвила Гозель, колхозный счетовод. — Скажи, аванс выпишем. А воровать-то зачем?
А кто-то из зала выкрикнул:
— Если каждый возьмет по корзине — колхоз и плана не выполнит.
И только Джума попытался хоть как-то сгладить острые углы, защитить чуть-чуть Эсена.
— Ребята, — сказал он. — Зачем горячиться? Эсен совершил проступок. Это ясно. Но не сажать же в тюрьму человека за корзину помидоров. Да он и сам понимает, что поступил плохо. И кается, конечно. А все мы знаем Эсена как опытного поливальщика и хорошего товарища. Я считаю — можно ограничиться предупреждением.
По залу прокатился ропот:
— Не о работе его тут речь, а о том, что Эсен кражу совершил!
— Ты бы помолчал, Джума!
— Защитник нашелся…
Алты косо посмотрел на Джуму. И тот подумал: «Эх-хе-хе, Джума, наломал ты дров опять. Мальчишка…»
После собрания Алты по душам, с глазу на глаз поговорил с Джумой.
…Машина, шурша и повизгивая шинами, мчалась по раскаленному за день асфальту в сторону Хаузхана. Джума торопился. Ему не терпелось вновь загрузиться дынями и сегодня же махнуть обратно, чтобы к утру быть на базаре. Стрелка спидометра добиралась к отметке «90», а парню казалось, что машина ползет, как черепаха.
«Не машина, а чехарак какой-то. Пыхтит, гремит, чихает, а все на одном месте…»
Тихие, мягкие сумерки уже совсем окутали степь, когда Вели-бригадир увидел наконец свет фар свернувшей с асфальта машины. Он облегченно вздохнул, словно у него с плеч свалилась гора:
— Уф-ф. Наконец-то…
Вели с удовольствием потер руки. Сейчас он возьмет сумку, набитую деньгами, и примется считать их. Эх, какое это удовольствие — считать свои деньги. Через каких-то десять-пятнадцать минут Вели станет богаче на несколько сот рублей.
Деньги!.. Деньги — это
«Молодчина, Джума! Расторопный парняга. Ничего, и тебя не обижу».
Выбравшись из кабины, Джума вытер пот с лица. Потел он всю дорогу. И не столько от жары, сколько от сознания, что о его разговоре с Алты уже знает весь колхоз, Вели в том числе.
— Ну, как? — спросил бригадир.
— Отлично! Лучше наших дынь на базаре нет.
Вели зачмокал губами:
— Я что тебе говорил? Хаузханские дыни на базаре не залежатся. Ну, и сколько сегодня?
— Что сколько?
— Выручил?
— Да ничего…
— Что значит «ничего»?
— Вот, — и Джума протянул бригадиру сумку.
Тот с жадностью ее схватил, подбежал к включенной фаре, раскрыл и уставился на шофера удивленно-растерянным взглядом — денег в сумке не было, там валялась какая-то бумажка: не то обрывок газеты, не то какая-то квитанция.
— Деньги!.. Деньги где?
Джума неторопливо вытер платком шею, лоб, щеки и лишь потом сказал с улыбкой:
— Вот это и есть деньги.
— Ты что мелешь, мальчишка? Ты в своем уме?!
— Пока да. Дыни я продал, а деньги сдал в кассу колхоза.
— В кассу колхоза? Мои деньги?..
— Какие они твои, Вели-ага? Колхозные. А те, что раньше ты забирал и говорил, колхозникам, мол, после раздадим, тебе тоже придется сдать в кассу.
— Не-ет, Джума, ты спятил. Это точно.
— Ничего я не спятил. Делянки здесь, Вели-ага, у всех одинаковые, но на твоей почему-то нынче урожай небывалый.
Вели тяжело и часто дышал:
— Вот как! Это так ты отблагодарил меня, Джума-хан, за все доброе, что я сделал тебе. Спасибо, спасибо… Не ожидал я, что окажешься таким подлецом. Не ожидал…
— Я? Подлец?! — срывающимся голосом выкрикнул Джума и двинулся на бригадира. — И это говоришь мне ты, ворюга несчастный! Где твоя совесть? Люди круглый год и в зной, и в стужу трудятся в открытой степи — по крупицам множат богатство колхоза, а ты… Ты как паук присосался и пьешь кровь. Вчера Эсена-поливальщика целый час крыли на собрании за корзину помидоров, а ты машинами воруешь, и хоть бы что.
— Ты правды захотел? Будет тебе правда. Я сделаю так, что ты сам убежишь с Хаузхана.
— Посмотрим еще, кто из нас побежит.
Но Вели-бригадир последних слов Джумы не слышал. Он швырнул сумку к ногам шофера, выругался и, резко повернувшись, ушел быстрыми шагами в темноту. Минуту или две еще слышно было, как он чертыхался, спотыкаясь о дыни, а затем наступила тишина.
— Вот теперь, Джума, ты полностью освободился от мальчишеской наивности, — раздался вдруг чей-то голос.
Джума оглянулся — никого. Даже вокруг машины обошел и в кузов заглянул. «Неужели и в самом деле человеческая совесть может говорить? — подумал он. — Я же отчетливо слышал чей-то голос».