Только не дворецкий

Кристи Агата

Мастерам детектива был близок по духу кружок писателей, работавших в жанре фэнтези, — Дж. Р. Р. Толкиен, К. С. Льюис, Чарльз Уильямс [11] и другие. Эти писатели тоже объединились в своего рода творческий союз под названием «инклинги», они еженедельно собирались в оксфордском пабе «Орел и дитя», более известном среди местных как «Детка и птичка», и читали друг другу свои произведения. («Только не про чертовых эльфов!» — стонали слушатели, когда Толкиен начинал неумолимо читать очередную главу.)

11

Чарльз Уильямс регулярно рецензировал детективы — как правило, очень доброжелательно.

Созвучен детективу Золотого века и Ивлин Во с его абсурдистским изображением «золотой молодежи» и ностальгическими воспоминаниями об Оксфорде. (Ивлин Во был близким другом, душеприказчиком и биографом Рональда Нокса.)

Но главным литературным кумиром детективных авторов был П. Г. Вудхауз, один из самых популярных писателей того времени, придумавший безупречного дворецкого Дживса и глуповатого аристократа Берти Вустера. Его влияние сказывается во всем — в изображении самой английской на свете Англии с загородными поместьями и взбалмошными тетушками, в легкости тона, в чуть горчащей ностальгии. Сын А. А. Милна, Кристофер Робин Милн, вспоминает, что отец никогда не читал ему детских книг — только Вудхауза. И конечно, лорд Питер Уимзи с верным Бантером и Альберт Кэмпион с не менее верным Лаггом — откровенное подражание мастеру. Энтони Беркли даже написал пародию, изображающую рассказ Конан Дойла, написанный в стиле Вудхауза, — там появляется гибридный персонаж Берти Ватсон.

Вудхауз, в свою очередь, любил детективы и сам пробовал их писать, но неизменно скатывался в водевиль. Его мечту осуществила за него обожаемая приемная дочь, Леонора Вудхауз, опубликовав в «Стрэнде» классический детективный рассказ под загадочным псевдонимом.

Упрекать в неправдоподобии детектив так же смешно, как сетовать на нереалистичность Бильбо Бэггинса [12] или Дживса. Доктор Фелл (сыщик Карра) так прямо и говорит: «Мы сами находимся в детективном романе и не морочим голову читателю, делая вид, будто это не так».

12

В разных русских переводах этот персонаж появляется как Торбинс, Сумникс и т. д.

Однако детективу присуща достоверность иного рода — безудержная фантазия заземляется точностью бытовой детали, географическими подробностями (вплоть до карт и схем), двустраничным описанием рождественского меню. Мир детектива зачастую убедительнее любой реальности.

Законы интеллектуальной игры во многом облегчали авторам художественную задачу (как это всегда бывает со строгими формами, будь то сонет или акростих), но они накладывали и ограничения, которые очень скоро стали мешать наиболее одаренным писателям. К счастью, многие из них догадались, что запреты можно не соблюдать. Нетрудно было бы составить сборник — по одному детективу на каждое нарушенное правило. В этой книге, хотя мы и не ставили перед собой такой цели, читателю встретятся и длинные научные объяснения, и любовный интерес, и рассказ от лица преступника, и даже даже впрочем, увидите сами.

Пожалуй, с особым азартом правила нарушала Агата Кристи — меньше всего она заботилась о том, чтобы читатель имел равные шансы с Пуаро в деле установления преступника. Да и кому нужны равные шансы? Откуда возьмется тогда неожиданная развязка? Нет, детектив не должен уподобляться фокуснику-недоучке — читателю положено ахнуть, застыть в недоумении, а потом досадливо и восторженно размышлять, как это его в очередной раз обвели вокруг пальца.

Тем не менее Агата Кристи всегда оставалась в рамках игрового поля — если ей хотелось написать что-то действительно серьезное «про жизнь и про любовь», она делала это под псевдонимом Мэри Вестмакотт. Дороти Сэйерс рискнула пойти дальше — ее последние истории о лорде Питере в гораздо больше степени «романы нравов», поиски ответов на болезненный и актуальный для нее самой вопрос: может ли женщина совмещать жизнь ума с жизнью сердца (она сама в этом не очень преуспела, однако своей героине Гарриет Вэйн подарила более счастливую судьбу). При этом ее романы все дальше уходили от детектива в собственном смысле слова.

Значит ли это, что детектив обречен на легковесность? Что искрометная игра не коснулась болевых точек эпохи? В конце концов, что знали о настоящей жизни все эти доны в мантиях, игроки в бисер, обитатели башен из слоновой кости?

Джулиан Саймонз неодобрительно замечает, что в романном мире Агаты Кристи не было Всеобщей стачки 1926 года (он вообще редко что-нибудь одобряет). Этот технически точный упрек оставляет острое ощущение несправедливости. Почему? Может быть, понять это нам поможет другой исследователь детектива, Говард Хайкрафт, который в книге «Убийство для удовольствия» приводит удивительный факт: за несколько месяцев до начала Второй мировой войны фашистское правительство Италии запретило распространять книги двух английских авторов: Агаты Кристи и Эдгара Уоллеса. Детективы были запрещены и в нацистской Германии. Э. К. Бентли пишет в своих мемуарах, что русский перевод «Последнего дела Трента» не удалось опубликовать в России по цензурным соображениям. Не странно ли, что именно оторванный от реальности детектив стоял костью в горле у диктаторов?

В 1940 году, когда Гитлер бомбил Лондон, жители города вынуждены были постоянно прятаться под землей. В бомбоубежищах стали формироваться библиотеки. Что же читали люди, чья жизнь ежеминутно подвергалась опасности? Да, вы угадали. Они читали детективы. Детективы, в которых царили логика и порядок, закон и состязательное правосудие. Детективы, в которых, как в стихотворении Руперта Брука — молодого поэта, погибшего на фронтах Первой мировой, — церковные часы показывали без десяти три и еще оставался мед к чаю. Детективы не просто позволяли уйти от страшной реальности — они напоминали людям, кто они такие.

Замечательная переводчица Лилианна Лунгина вспоминает, что одна из ее подруг выжила в тюрьме и в лагере, потому что умела «рассказывать романы» [13] . Ничто не ценилось в заключении так, как хорошая история. И неслучайно, конечно, новый расцвет детектива пришелся на «длинный уикэнд» — перерыв между двумя мировыми войнами. Детектив расцвел именно потому, что была и страшная война, на которой погиб цвет английской молодежи, и безработица, и Всеобщая стачка 1926 года. И предгрозовые тридцатые, когда жизнь стала легче, но каждый чувствовал, как сгущаются тучи новой войны. И усталый, трезвый стоицизм, с которым англичане встретили новую войну, — в те дни их девизом стала фраза «Работаем как обычно» (Business as usual). И неслучайно тогда же был джаз, золотая молодежь и самозабвенное увлечение американским кинематографом. Своевольные, коротко стриженные девушки, которые отслужили войну сестрами милосердия и которых не так-то просто было теперь загнать в прежние рамки. Слуги, воевавшие бок о бок со своими хозяевами, и служанки, привыкшие к вольной фабричной жизни. Разорившиеся благородные семейства, вернувшиеся с войны солдаты, не знающие, куда себя деть в мирной жизни. Мир перевернулся, земля качнулась под ногами — оставалось только танцевать. Детектив с его жизнерадостным цинизмом легко подхватил джазовую мелодию времени.

13

Подстрочник. Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана. — М.: Астрель; CORPUS, 2010.

Искусственность? Снобизм? Бегство от реальности? Дороти Сэйерс, ютясь в съемной комнатке, поселяет лорда Питера в просторной квартире на Пикадилли. Генри Бейли в грязи окопов выдумывает оригинала и гурмана Реджи Фортуна. Агата Кристи, стоя в мрачной послевоенной очереди на автобусной остановке, радуется, что где-то есть автомобили, блеск и роскошь: «Всегда приятно волнует мысль, что кому-то улыбнулась удача, что кто-то живет в достатке и носит драгоценности. Кому нужен тусклый мир, где нет ни богатых, ни знатных, ни красивых, ни талантливых?»

Звонит к обеду гонг, зеленеют английские холмы, сыщик сыплет цитатами, невозмутимый дворецкий подает херес в библиотеку. И мы — как многие до нас — погружаемся в уютный и легкомысленный мир британского детектива, черпая в нем мужество, юмор и здравый смысл.

Александра Борисенко

ТОЛЬКО НЕ ДВОРЕЦКИЙ

Дж. С. Флетчер