Только один старт (сборник)
Шрифт:
— А что ученые предполагают?
— Помалкивают пока. Ведь медузы только сегодня ночью появились. Зато газетчики вовсю стараются.
— Летающие тарелки?
— И тарелки, и блюдца, и красная диверсия, конечно. Домой придете включите радио: что-нибудь передадут.
Но радио не добавило ничего нового к тому, что Вадим узнал от говорливого зама. Нашествие странных медуз на курорты мира заняло в последних известиях минуту — не больше. Ну, медузы появились, ну, ученые своего мнения еще не сказали — что тут разглагольствовать… Гораздо серьезнее прозвучало сообщение о новой партии американских «плавучих калош», затопленных в Атлантическом океане. Трюмы этих давно отслуживших свой срок кораблей были, как и осенью
«Где гарантия, — читала дикторша, — что груз этот достаточно герметизирован? Где гарантия, что через какое-то время затопленные „гробы“ не выпустят газ в воду? Новая преступная акция империалистов может иметь опасные последствия…»
«Еще один массированный ядовитый плевок в море», — горько усмехнулся Вадим. И впервые подумал: нет ли связи между затопленными бомбами и медузами, распугавшими купальщиков? Впрочем, какая могла быть между ними связь? Конечно, можно пофантазировать, представить, что медузы — результат мутаций, вызванных отравившими воду газами. Но мутации — дело долгое, даже если иметь в виду «калоши» прошлогодней партии. Да и почему именно медузы, а, скажем, не морские звезды? И почему их так много? И почему они заряжены током? И еще десяток «почему», на которые нет ответа.
Ответ, должно быть, ищут сейчас, исследуют белую слизь медуз. Найдут? Вероятно. Не сразу, конечно, не озарением — поисками, может быть, долгими и трудными: океан таит много загадок. А какие это загадки? Кто знает?.. Он и загадывает-то их не последовательно, а вдруг, внезапно: бах — и морской змей длиной в тысячу метров, гроза кораблей. Еще бах — и дельфиний свист, не поддающийся расшифровке. А теперь бах — и миллиарды медуз у побережий всех континентов… Что мы знаем о больших глубинах? Да ничего мы не знаем о больших глубинах. Мы и о малых-то знаем с гулькин нос. Только то, что в наших океанариумах видно… «А океанариумы и океаны — две большие разницы, как сказал бы мой горячо любимый шеф», — подытожил Вадим и вдруг остро почувствовал свою оторванность от мира: грустно ученому узнавать об открытиях из газет или из громкоговорителя.
Он порылся в карманах и нашел клочок бумаги с редакционным телефоном. Заместитель редактора оказался на месте.
— Слушайте, — сказал Вадим. — Я должен быть сейчас в институте. Вы понимаете?
— Понимаю, — грустно констатировал зам. — Небось, билет на самолет нужен?
— Нужен.
— На сегодня — не смогу. Завтра устроит?
— Устроит, — сказал Вадим. — Только пораньше.
— Первым рейсом. Через часок зайдите в кассы «Аэрофлота», спросите билет на свое имя.
Вечером, упаковав свои пожитки и расплатившись с хозяйкой комнаты, Вадим решил в последний раз посмотреть на медуз. Он вышел на улицу, и его неприятно поразила пустота проспекта, обычно, в эти вечерние часы до отказа забитого праздношатающимися юнцами, девочками в мини — и макси-юбках, иностранцами в шортах. Не было даже машин на мостовой, только со стороны моря доносился неровный гул — разноголосица толпы, слившаяся в один прибой и, как прибой, разбивающаяся на сотни, тысячи звуков-нот. Мимо Вадима пробежал мальчишка и крикнул на ходу:
— Дяденька, чего стоишь? Дуй на море!
Вадим рванулся за ним, обогнул зеленый «пароход» гостиницы «Морская», выбежал на набережную и остановился, пораженный, — нет, не огромной толпой у парапета, а тем необычным, невиданным зрелищем, которое собрало здесь эту толпу. Море светилось.
Ах какая чепуха! Подумаешь, зрелище: да ведь оно каждый вечер светится, переливается, фосфоресцирует, в миллионах водяных линз отражая и преломляя свет, а по лунной дорожке, говорят, можно прийти к своему счастью, если есть оно в конце этого светящегося морского пути.
Но все дело было в том, что светилось не море: светились медузы, горели медузы, мигали медузы — как тысячи лампочек в иллюминированном городе, как неоновые буквы на доме «Известий» в Москве.
Только теперь Вадим уловил в расположении белых шляпок определенный порядок: линии — не строго ровные, будто прочерченные световой рекламой, а прихотливо изогнутые, ломаные, чуть качающиеся, словно какой-то художник-великан создал свою картину прямо на воде. Была закономерность и в том, как загорались и гасли белые точки: группами и поодиночке, целыми скоплениями света и провалами темноты, а потом темнота становилась огнем, а на месте светового ровного пятна возникали бегущие искры. Кто руководил этим строгим хаосом, — несомненно строгим, и несомненно хаосом, как это ни парадоксально звучит? Ибо как еще назвать эту игру света и мглы, эту мозаику, переливающуюся на черно-синей поверхности моря, будто светящаяся азбука Морзе. Только здесь не тире и не точки — всплески света, волны света — прочитай, если сумеешь!
И Вадим усмехнулся: что знаем мы о больших глубинах?
И Очень Большая Глубина опрокинула перед ним свою черную глушь.
Кто расскажет нам о мгновении открытия? Об озарении идеей? Кто напишет алгоритм мгновенной гипотезы, заложит его в вычислительный механизм и подарит нам любую тайну — пользуйся, человек! Идея не алгоритмизируется, иначе асфальт у нас под ногами, как осенними листьями, был бы усыпан идеями и гипотезами. Но асфальт набережной под ногами Вадима был сух и жарок, а гипотеза была даже не гипотезой, а ее эмбрионом — страшным и странным. Вадим увидел его и испугался, закрыл глаза. Но перед ним по-прежнему плясали горящие цепи морских огней, а в голове звучала фраза, услышанная сегодня днем и, казалось, забытая: «Новая преступная акция может иметь опасные последствия…»
«Ну-ну, — сказал себе Вадим, — до чего ты еще додумаешься, отпускник? Или у тебя от жары мозги размякли?» А потом опять и опять сверлила одна и та же мысль: «Что знаем мы о больших глубинах?..»
Он пробыл на набережной до утра, когда бледно-серый рассвет погасил море, и оно, как и прежде, стало ровным и белым от шляпок медуз. Они отсветились за ночь, отмигали-погасли, и от необычно прекрасной и странной ночи на берегу остались только смешные и вполне человеческие следы: оторванные пуговицы, окурки и смятые сигаретные пачки, потерянные в толпе носовые платки — суета, суета… А сейчас — мирные сны без сновидений, сладкие предутренние сны без медуз и без тайн, с храпом и потаенным призывом подсознания: забыть, забыть эту чертовскую всенощную!
Но как же ее забыть, если медузы — вот они, за волнорезом, если в институте сейчас наверняка полным-полно ребят, уже прослышавших про ночной феномен, уже вызванных по звонку и уже рвущихся сюда в командировку — с аппаратурой, с блокнотами, с идеями, конечно, гениальными и единственно правильными: ну, как же может быть иначе?
Около дома Вадим встретил заспанного почтальона.
— Козлова знаете? — спросил тот, прикрывая зевок ладонью. — Телеграмма ему. Срочная. Из Москвы.
— Это я, — сказал Вадим. — Где расписаться?
Телеграмма была от шефа: Вадим на всякий случай сообщил ему свой «курортный» адрес.
Текст телеграммы — вполне в его стиле, строг и лаконичен:
«ОСТАВАЙТЕСЬ НА МЕСТЕ ТЧК ГРУППА ВЫЛЕТАЕТ СЕГОДНЯ РЕЙС 787 ЛОБОВ»
«Вот и все, — подумал Вадим. — Вот и не нужен мне билет в Москву: зря только зама беспокоил. Надо бы позвонить, извиниться».
Лишь сейчас он почувствовал, как хочет спать.
«Когда же прилетает самолет? Встретить, что ли? А-а, пусть… найдут и так…»