Только вперед
Шрифт:
Только маленькая пожилая женщина в клетчатом шерстяном платке, наброшенном на плечи, сидела молча. Вид у нее был усталый и болезненный. Лишь изредка женщина оживлялась, глаза ее загорались и блестели совсем по-молодому. Она ехала уже часа три, но, хотя в вагоне было жарко, не снимала ни меховой шапочки, ни шерстяного платка, ни пальто.
Возле нее под лавкой стояли две плетеные корзинки и маленький деревянный чемоданчик, странно выглядевший рядом с большим красивым кожаным чемоданом с блестящими металлическими замками.
Сосед этой пожилой женщины, одноногий солдат, на следующей станции собирался сходить. Он то и дело вглядывался в темноту за окном и нетерпеливо одергивал гимнастерку, на которой звенели блестящие медали.
— Домой еду! — громко сообщал он всему вагону. — Теперь опять поработаю!
Пассажиры улыбались солдату и сочувственно поглядывали на его обрубок ноги.
— Вот и мой недавно вернулся! — неторопливо сказал высокий суровый старик. — Плотничает по-прежнему, хотя шесть дыр в нем фашисты просверлили. И какой плотник — даже из Денисовки, за тридцать верст, к нему заказчики приезжают!
— Вот я и говорю! — вдруг вставила молчаливая женщина в клетчатом шерстяном платке. — Все люди работают. Дома ставят, детей учат, машины делают, а мой все плавает, все плавает.
— Так ведь и моряки нужны! — сказал солдат. — Бить врага надо не только на суше, но и в воздухе; и на воде!
— Вот я и говорю: и плотники, конечно, нужны, и моряки! — женщина засунула под шапочку выбившуюся прядь волос.
— А мой-то все плавает! — неожиданно закончила она.
Общий разговор на миг прервался. Пассажиры с любопытством поглядывали на женщину, ожидая, что она объяснит свои непонятные слова. Но та, сокрушенно вздохнув, больше ничего не прибавила.
Тут на верхней полке кто-то шумно завозился. Через минуту оттуда свесились ноги в начищенных до блеска сапогах, и вскоре вниз соскочил высокий пожилой мужчина в темном френче.
Тело у него было могучее, с выпуклой грудью и широкими плечами. Держался он прямо, будто в строю.
«Офицер в отставке», — подумал солдат и оправил гимнастерку, загнав все складки на спину.
«Видать, боевой», — с уважением отметил он про себя, увидев на френче этого человека две алые и несколько золотых ленточек — знаки ранений.
— Кто это здесь «все плавает»? — улыбаясь, спросил мужчина.
Он зажал во рту огромную черную трубку, набитую табаком, и, не разжигая, посасывал ее. Курить в вагоне запрещалось, а выходить в тамбур мужчина не хотел: его, очевидно, очень заинтересовал разговор.
— Вот эта гражданочка! — пошутил одноногий солдат.
Слова эти, видимо, разочаровали мужчину. Слегка прихрамывая, он направился к тамбуру.
— Не, я — племянник мой, Леня, плавает! — спокойно сказала женщина и, обращаясь к солдату, прибавила:
— Чемпион он у меня…
Трудно сказать, что так поразило мужчину в ее словах. Но он вдруг круто повернул обратно, подскочил к женщине и взволнованно спросил:
— Как вы сказали?
— Сущую правду сказала! — ответила женщина. — Чемпион…
— Да не то! — закричал мужчина. — Как племянника-то зовут?
— Обыкновенно зовут — Леонидом, — неторопливо ответила женщина.
— А фамилия? Фамилия?!
— А фамилия его — Кочетов!
Пожилой мужчина вдруг замолчал. Очевидно, забыв, что в вагоне. курить нельзя, он зажег трубку и сразу окутался клубами дыма. Так, молча, он простоял с минуту, в упор разглядывая женщину. Потом, слегка прихрамывая, быстро вышел из купе.
— Чудной какой-то! — сказал солдат.
А пожилой мужчина — Иван Сергеевич Галузин — стоял в это время в тамбуре, сопел трубкой и улыбался.
«Значит, с тетушкой Леонида нежданно-негаданно встретился! Здорово! — думал он. — Как же я ее сразу не узнал? А впрочем, не мудрено — сильно она состарилась, да и виделись-то мы один раз.
Однако куда она едет? И знает ли, что племянник — инвалид? Возможно, Леонид скрыл от нее свое увечье?»
Трубка его снова засопела.
Иван Сергеевич простоял в тамбуре еще несколько минут и наконец выработал план действий. Тут требуется дипломатия! Прежде всего надо узнать, куда она едет и известно ли ей о ранении племянника. А там видно будет.
Галузин выбил пепел из трубки и решительно направился в купе.
Войдя в него, он удивился. Клавдия Тимофеевна была теперь в центре общего внимания. Оказывается, солдат вспомнил, что до войны видел в журнале «Огонек» фотографию Леонида Кочетова и горячо доказывал тетушке, какой замечательный пловец ее племянник.
Она, конечно, и сама это знала. Но кому не приятно: услышать лишний раз хорошие слова о близком человеке? И тетушка делала вид, что все рассказываемое солдатом не известно ей.
К радости Клавдии Тимофеевны, вскоре оказалось, что один из игроков в домино тоже слышал о Кочетове и даже однажды видел, как он плавает.
Игрок бросил кости, подсел к ней и стал возбужденно рассказывать об этом заплыве. Но, очевидно от восторга, у него испарились слова. Захлебываясь и размахивая руками, он повторял только одну фразу:
— Ну и дал Кочетов! Вот это дал! Всем дал!
Но особенное удовольствие доставил тетушке Иван Сергеевич. Он сел на лавку, и уже по первым его коротким замечаниям пассажиры поняли, что имеют дело с авторитетным человеком.
— Не саженками, а баттерфляем! — поправил он солдата. — За 1 минуту 7,3 секунды, — уточнил он рассказ игрока в домино.
Клавдия Тимофеевна теперь глядела на Галузина с умилением.
— А вы моего Леню, случайно, не встречали? — спросила она.
— Встречал, и не раз встречал Леонида Михайловича! — ответил Галузин.
И то, что он назвал племянника по имени-отчеству, окончательно покорило Клавдию Тимофеевну.
А Галузин смотрел на нее и думал:
«Не узнает! Наверно, и я постарел. Война. Как-никак — девять ран!»