Только вперед

Раевский Борис Маркович

«А главное — я же без усов!» — вдруг догадался Галузин и провел пальцами по верхней губе: там, где прежде красовались длинные «казачьи» усы, теперь топорщились маленькие, только начавшие отрастать, колючие волоски.

В госпитале Ивану Сергеевичу, несмотря на его протесты, сбрили усы: один из осколков мины царапнул по губе, и усы мешали врачам лечить рану.

Галузин решил, что наступил самый удобный момент рассказать Клавдии Тимофеевне о себе. Он встал, протянул руку и торжественно сказал:

— Разрешите представиться — Иван Сергеевич Галузин — тренер вашего племянника, Леонида Кочетова — чемпиона СССР и рекордсмена мира по плаванию!

— Ой, — радостно вскрикнула Клавдия Тимофеевна. — Иван Сергеевич? Да как же это я вас не узнала?! Ведь мы же однажды виделись. И не так давно…

— Да, всего лет пять-шесть назад, — улыбнулся Галузин.

Пассажиры засмеялись.

Клавдия Тимофеевна, взволнованная и радостная, сразу же стала рассказывать Ивану Сергеевичу о Лене, а потом и о себе.

— Я ведь в Ленинграде всю блокаду прожила, — доверительно говорила она. — Наш завод на оборону работал — я и днем, и ночью из цеха не уходила. Бывало, и спишь в цеху, на мешках. Благо теплее, чем дома, и далеко ходить на работу не надо. А потом наш дом бомбой разрушило. Совсем я на завод переселилась.

Но все-таки в конце концов слегла! Ну, все, думаю. А оказалось, — не так. Вывезли меня на «Большую землю», в Вологду, а тут и блокаду прорвали.

Слаба я была — ужас. Ни рукой, ни ногой двинуть не могла. Но в Вологде к ленинградцам, как к родным, отнеслись.

И кормили нас, и одевали.

Я в совершенно чужой семье жила. Они за мной так ухаживали — век не забуду! Роднее родных стали.

Клавдия Тимофеевна вздохнула:

— Сильно беспокоюсь я за Леню. Как он, инвалид, живет? Один-то? Вот окрепла немного и решила ехать. Только зябну я очень, после ленинградских холодов-то. Так мои новые друзья вологодские платок шерстяной мне достали. Видите? — она ласково погладила ладонью свой клетчатый платок.

— А сынишка их, школьник, вот этот чемодан деревянный смастерил. Я говорю: «Мне не нужно, у меня кожаный есть!» Он чуть не плачет: бери — и все. А бабушка напекла всякой всячины столько, что тут и деревянный чемоданчик пригодился…

Клавдия Тимофеевна негромко засмеялась и вытерла платком слезинку.

— Старость, наверно, — виновато сказала она Галузину и, сердясь на себя за неуместные слезы, продолжала: — А в общем, я уже здорова. Приеду к Лене, — работать поступлю. Я, признаться, не очень-то одобряю его плаванье. Мальчишеское дело! Уж если любишь воду, — строй корабли. Но все-таки он молодец!

Клавдия Тимофеевна сказала это с гордостью, но тотчас лицо ее стало озабоченным.

— Однако как теперь Леня жить будет, — ума не приложу, — вздохнула она. — Его ведь от воды не оторвешь… Он и без руки готов плавать.

— Ничего, Клавдия Тимофеевна, ничего! — успокаивал ее Галузин. — Все впереди. Не так-то просто выбить нас из седла!

Он встал и привычно провел рукой по губе, словно подкручивая несуществующие усы.

— Итак, Клавдия Тимофеевна, — снова торжественно сказал Галузин, — через четыре часа мы с вами сходим с поезда. Я тоже еду к чемпиону СССР, рекордсмену мира, а короче говоря, к вашему племяннику.

* * *

Рано утром по еще спящим улицам приволжского города шли Кочетов и Галузин с маленькими чемоданчиками в руках. В них лежали спортивные костюмы и полотенца. Тренер и ученик спешили в бассейн. Сегодня Леонид впервые после полуторагодичного перерыва начнет тренировки в бассейне.

Как-то встретит его вода?

Долго не мог отважиться Кочетов на этот шаг. Может быть, прошло бы еще немало времени до первого заплыва, но приезд Ивана Сергеевича ускорил дело…

Галузин и Клавдия Тимофеевна высадились из поезда поздно вечером. Пока разыскали дом, где жил Леонид, наступила ночь.

Едва только кончились первые объятия, Галузин спросил:

— Ну, а бассейн тут работает? Плаваем? Но Клавдия Тимофеевна, не дав Леониду ответить, замахала руками:

— Безобразники! Не успела приехать, — здрасьте! Опять — бассейн, тренировка, этот… баттерфляй! Прекратить! Немедленно!

Она уже ознакомилась с кухней, критически осмотрела Ленину керосинку и электроплитку и поставила на огонь чайник.

Сперва Леонид, потом тетушка, потом Иван Сергеевич рассказали о своей жизни за последние полтора года.

… — Выписался я недели две назад из госпиталя, пораскинул мозгами и решил махнуть сюда, — закончил срой рассказ Иван Сергеевич. — Буду с тобой жить. Если, конечно, не прогонишь….

— Правильно! — воскликнул Леонид. — Очень хорошо!

Он осекся.

— А жена?

Галузин встал, подошел к своему чемодану:

— Нет больше моей Настеньки…

Вынул из чемодана портрет в деревянной рамке:

— Вот все, что осталось…

На фотографии улыбалась, вскинув красивые, вразлет, «соболиные» брови, молодая женщина. Леонид видел ее однажды, когда был в гостях у Галузина перед самой войной. Правда, в тот вечер Настасья Васильевна больше пропадала на кухне. Но Леонид и тогда еще обратил внимание на ее длинные, изогнутые брови.

— В феврале сорок второго… От дистрофии [18] — сказал Галузин. — Так-то вот… И Настеньки нет. И детей нет… Одно только… — Он вынул из чемодана тетрадь в коричневом коленкоровом переплете.

18

Болезнь, возникающая от постоянного недоедания, истощения.

— Это что? — спросил Леонид.

— Рукопись. Мои мемуары, — сказал Галузин.

— Мемуары?! — Леонид удивился. Он и не знал, что «казак» пишет книгу. Вот так штука!

Заснули они уже под утро: Клавдия Тимофеевна — на единственной кровати, а мужчины — на полу.

Утром Галузин сразу же решительно заявил, что снова берет на себя обязанности тренера.

Кочетов посмотрел на него удивленно:

— Вы всерьез?

— Вполне…

— Смешно, — покачал головой Леонид — Неужели вы всерьез можете сейчас думать о настоящих систематических тренировках? Баттерфляй, соревнования, рекорды… Мне кажется, — все это было когда-то давным-давно… Война ведь! Мои товарищи кровь проливают, жизнь отдают… Да что там!.. А вы — тренировки! Смешно!