Толкование путешествий
Шрифт:
В посольстве этот party, названный «Фестивалем весны», был заметным событием. Посол Буллит писал президенту Рузвельту 1 мая 1935 года: «…это был чрезвычайно удачный прием, достойный и в то же время веселый… Безусловно, это был лучший прием в Москве со времени Революции. Мы достали тысячу роз в Хельсинки, заставили до времени распуститься множество березок и устроили в одном конце гостиной подобие колхоза с крестьянами, играющими на аккордеоне, с танцовщиками и всяческими детскими штуками (baby things) — птицами, козлятами и парой маленьких медвежат» [546] . О том же вспоминал Джордж Кеннан, в то время рядовой сотрудник посольства: «…это был единственный такого рода бал в Москве в эти годы. Ничего подобного никогда не повторялось» [547] .
546
Orvill H. Bullitt., ed. «Personal and Secret» / Correspondence between F. D. Roosevelt and W. C. Bullitt. P. 116–117.
547
Письмо Дж. Кеннана Л. Паршину от 7 сентября 1982 года. См.: Паршин Л. Чертовщина в американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. М.: Книжная палата, 1991. С. 116.
Гости собрались в полночь. Танцевали в зале с колоннами, с хор светили разноцветные прожектора. За сеткой порхали птицы. В углах столовой были выгоны с козлятами, овцами и медвежатами. По стенам — клетки с петухами, в три часа утра петухи запели. «Стиль рюсс», — насмешливо закончила описание этого приема в своем дневнике жена Михаила Булгакова [548] . Ее внимание было обращено на костюмы. Все, кроме военных, были во фраках. Выделялись одеждой большевики: Бухарин был в старомодном сюртуке, Радек в туристском костюме, Бубнов в защитной форме. Был на балу и известный в дипломатической Москве стукач, «наше домашнее ГПУ», как звала его жена Бубнова, некий барон Штейгер, конечно во фраке. Дирижер был в особо длинном фраке, до пят. У Булгакова фрака не было, и он пришел в черном костюме; его жена — в «исчерна-синем» вечернем платье с бледно-розовыми цветами.
548
Е. Булгакова. См.: Дневник Елены Булгаковой. М.: Книжиая палата, 1990. С. 95.
Устройству американской версии колхоза в буфетной Спасо-хауса предшествовала серьезная подготовка. Посол был любителем необычных развлечений, посольство даже именовалось в дипломатической Москве «Цирком Билла Буллита». В 20-х годах, скупо рассказывает Уоллес, Буллит задавал в Париже ошеломляющие вечеринки: «он попросту имел лакея, обслуживающего гостей голым, или что-то вроде этого» [549] . Согласно инструкциям, которые Буллит оставил своему штату, весенний бал должен был «превзойти все, что видела Москва до или после Революции». Sky the limit, напутствовал он подчиненных, уезжая на зиму в Вашингтон. За подготовку приема, который был приурочен к его прибытию, отвечал Чарльз Тейер, один из секретарей посольства, и Айрин Уайли, жена советника. Платил за все сам посол.
549
Reminiscences of Н. А. Wallace. P. 1677.
У Тейера, оставившего о своей русской службе забавные воспоминания под названием Медведи в икре, был трудный опыт московских развлечений: на предыдущем приеме участвовал знаменитый дрессировщик Дуров со своими тюленями, которые исправно жонглировали, пока Дуров был трезв, зато потом они устроили купание в салатнице. Теперь животные были взяты напрокат из Московского зоопарка. Тейер стал предусмотрительнее и, не доверяя советским дрессировщикам, сам выяснил, что овец и коз нельзя поместить в буфетную: как ни мыли их в зоопарке, они все равно воняли. Наименее пахучими оказались горные козлы, которые и участвовали в бале. Потрудиться пришлось и с цветами, которые после долгих поисков по всему Союзу доставили из Финляндии. Были наняты чешский джаз-банд, бывший тогда в Москве, и цыганский оркестр с танцовщиками. Когда гости прибыли, свет в зале погас и на высоком потолке зажглись звезды и луна. Под покрывалом в клетках сидели 12 петухов. Когда по команде Тейера покрывало откинули, запел только один из них, но зато громко; другой же вылетел и приземлился в блюдо утиного паштета, доставленного из Страсбурга [550] .
550
Thayer Ch. W. Bears in the Caviar. P. 158.
Основывая посольство в Москве, Буллит набрал туда одних холостяков, чтобы, как он объяснял, избежать излишней открытости, которую привнесли бы жены дипломатов. Вскоре, однако, «романтические привязанности и последующие за этим осложнения, свойственные холостякам, привели к утечкам информации, значительно превосходящим все, что могли произвести жены». Сегодня, продолжал Тейер в 1959 году, политика рекрутирования кадров в посольство в Москве прямо противоположная — «предпочтительно без холостяков» [551] . Понятно, что собранию американских холостяков в Москве сопутствовала романтическая атмосфера, вероятно обостренная запахом крови. Булгаков с красавицей-женой «хотели уехать часа в три, американцы не пустили — и секретари и Файмонвилл (атташе) и Уорд были все время с нами. Около шести мы сели в их посольский кадиллак и поехали домой. Привезла домой громадный букет тюльпанов от Болена», — наутро записывала Елена Сергеевна. Бал закончился в 9 утра лезгинкой, которую Тухачевский исполнил с Лелей Лепешинской, знаменитой балериной Большого театра и частой гостьей Билла Буллита. Посол жил в Москве со своей дочерью Анной; Луиза Брайант оставалась в Америке. Длительная связь соединяла Буллита с личной секретаршей Рузвельта. Однажды та прибыла в Москву и застала посла с той же Лелей Лепешинской. Потом Буллит напишет: «Кроме балетных девушек и других агентов НКВД, которым приказано заводить контакты с дипломатическим корпусом, любой русский знает, как нездорово разговаривать с иностранцами; если иностранец заговаривает первым, русские исчезают» [552] .
551
Thayer Ch. W. Diplomat. New York: Harper, 1959. P. 230.
552
Bullitt W. C. The Great Globe Itself. New York: Scribner, 1946. P. 76.
Стараниями Тейера по залу бегали медвежата и сосали молоко. Известный своим остроумием Радек надел молочную соску на бутылку с шампанским. Медвежонок сделал несколько глотков Cordon rouge, прежде чем обнаружил подмену. Маленький Радек тем временем исчез, а случившийся поблизости маршал Егоров взял на руки плачущего мишку, чтобы его успокоить. Пока маршал качал медвежонка, того обильно вырвало на орденоносный мундир.
Эта эстетика более всего знакома по Великому Гэтсби Ф. Скотта Фицджеральда, а позднее увековечена в Диснейлендах; именно ее Набоков характеризовал словом «пошлость», считая его непереводимым и транскрибируя как «posh-lust», в обратном переводе что-то вроде шикарных страстей. Осуществленный в Спасо-хаусе Фестиваль весны пересаживал американский posh на совершенно неподходящую почву русской трагедии. Не знаю, осознавал ли Буллит мрачную иронию, заложенную в двуязычном названии его резиденции, которое по-своему отзывалось на христологическую тематику его книги о Вильсоне.
Из дневников Е. С. Булгаковой ясно, что Фестиваль весны в американском посольстве стал жизненным прототипом для бала Сатаны, описанного в Мастере и Маргарите. На историческом балу 1935 года жертвы развлекались вместе с палачами, причем тем и другим в считанные месяцы предстояло погибнуть на глазах у изумленных хозяев. Когда Булгаков писал эту сцену, он был одним из немногих уцелевших участников приема, который американцы искренне считали самым веселым в Москве после революции. И все же не снимающий очки Абадонна, а нагая и прекрасная Маргарита оказалась главной фигурой булгаковского бала. Стоит перечитать эту главу романа, чтобы убедиться в неожиданном для современного читателя факте. Не политические намеки, не скорбь по погибшим и не желание мести доминируют в великом бале у Сатаны. Среди выдающихся грешников, с того света посетивших этот прием, нам показывают только одну категорию, которую можно описать как лиц, совершивших преступления на сексуальной почве: здесь русская помещица, которая жгла горничной лицо щипцами; неаполитанка, помогавшая соотечественницам избавиться от надоевших мужей; хозяйка чем-то отличившегося публичного дома в Страсбурге; и московская портниха, провертевшая смотровые отверстия в стене своей примерочной. Кажется, этот подбор грешников не комментировался булгаковедами, но он принципиально важен. «Голые женские тела поднимались между фрачными мужчинами. На Маргариту наплывали их смуглые, и белые, и цвета кофейного зерна, и вовсе черные тела […] С грудей брызгали светом бриллиантовые запонки». Либидо суммировано через времена и расы. Секс показан в своем однообразном могуществе, как статическая сила подавляющего значения.
Но вместо того, чтобы увенчаться торжественным актом между дьяволом и избранной ведьмой, в данном случае Воландом и Маргаритой, черная месса 1935 года завершилась наказанием за политический, а не сексуальный грех. Маргарита с кокетливым страхом ожидала другой развязки, ждет ее и читатель; Воланд обманывает ожидания. Как раз та страна и то время, которые посетил на этот раз Воланд, дают исключение из налаженного ассортимента пороков. Те из грешников, которые пришли сюда с современной московской улицы, — «новенькие», как назвал их Коровьев, — все являются политическими. Двое этих отравителей — единственные, чей грех не является плодом любви. Очевидно политический характер имеет порок последнего гостя, «наушника и шпиона», барона Майгеля. Его прототипом был Борис Штейгер, известный в Москве стукач и, что более интересно, двойной шпион: в американских документах он проходил «одним из самых важных агентов» самого посольства [553] . Меланхолически наслаждавшийся своим эротическим карнавалом, именно на этом этапе Воланд всерьез включается в действие, чтобы обличить и наказать новый вид порока. Итак, великие грешники прошлого попадали в ад исключительно за свои любовные приключения; зато срамные грехи современников имеют не сексуальную, а политическую природу. Значит ли это, что нравственность, исторически связанная с сексуальной репрессией, получает новую форму в 20-м веке, людей которого судят по политическим деяниям?
553
Паршин Л. Чертовщина в американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. С. 127.
Похоже, в новых формах до нас доносятся знакомые голоса. Дьявол историчен. Он желает зла и творит добро вместе с теми, кого посещает; искушая и испытывая, он удивляется новым грехам, что не чета старым. Гетевский Мефистофель испытывает Фауста и сразу находит уязвимое место, отправив к ведьмам и столкнув с Маргаритой. Булгаковскому Мастеру такие искушения вряд ли опасны. В отличие от Гете и Фрейда, Булгакову и Буллиту вожделение не кажется самым страшным и самым загадочным в человеке. Люди нового века, Мастер и Маргарита уверенно предаются своей любви, и Воланду не приходится ни искушать их, ни как-либо иначе интересоваться эротической стороной их жизни. Маргарита по инерции опасается ухаживаний Воланда, но тот выше подозрений. Для Буллита и Булгакова тайна человека в другом: в зависимости и власти; в предательстве и способности к сопротивлению. Новый грешник — не детоубийца, но шпион.
Мы знаем, что Фестиваль весны в американском посольстве описан в бале Сатаны из романа Булгакова. Что, однако, послужило чертами сходства? На деле мало что в описании реальных событий напоминает знаменитую главу из Мастера и Маргариты [554] . Особенно подозрителен фрак дирижера, который Булгаков видел в посольстве и которым он, по словам Елены Сергеевны, «пленился более всего». Вслед за женой автора, исследователи соотносят этот фрак с «невиданным по длине фраком дивного покроя», который носил Воланд. С этим связаны характерные несообразности: во-первых, Воланд носил этот фрак не на бале, а в другой сцене, в варьете; во-вторых, длинный фрак дирижера отсутствовал в дневнике Булгаковой, написанном по ходу событий, и был вписан ею, когда она редактировала дневник уже в начале 60-х годов. Похоже, что доступная нам редакция дневников Булгаковой — не столько свидетельство очевидца, сколько воспоминание мемуариста: факты смешаны с конъектурами, заполняющими связь между фактами, непонятную автору. Непонятным Елене Сергеевне было то, на чем, собственно, основывалась ясно выраженная самим Булгаковым ассоциация между балом у Сатаны и реальным «party» в американском посольстве. Эта связь содержалась не в стиле рюсс с медведями, березками и стукачами, которых увидела она на приеме в Спасо-хаусе. Не имея ответа, вдова писателя продолжала десятилетия спустя возвращаться к этой теме, вводя в новую редакцию дневника малозначительные штрихи, все равно не снимающие проблему.
554
Сходятся несколько подробностей. Шум крыльев, который несколько раз за вечер беспокоил Маргариту, находит объяснение в колоритной детали из воспоминаний Тейера: для украшения вечера было взято множество птиц из Московского зоопарка; во время бала они вылетели из своих клеток, разлетелись по всему зданию, и наутро их пришлось вылавливать всему персоналу во главе с самим послом. Приключения советского пилота, которого в поисках тюльпанов отправили сначала в Крым, потом на Кавказ и, наконец, в Хельсинки, слегка напоминают невероятное путешествие Лиходеева. Наконец, согласно Паршину (Чертовщина в американском посольстве. С. 116;, габариты зала в Спасо-хаусе соответствуют пространству, описанному в романе Булгакова.