Толкование путешествий
Шрифт:
Also, Лев Давыдович, перейдем-ка мы с тобой к политике. Я проинтервьюировать Вас желаю. […] К тому же Вы хоть и мой родственник в силу имевшегося в Вашей жизни недоразумения — но если с другой стороны взглянуть, то вроде Вы как бы и вождя получаетесь. А с вождем ужасно как лестно иногда и простому смертному побеседовать…
Итак… Когда же наконец придут фашисты к власти? Гитлер-то каково разговаривает, послов в чужие государства рассылает? Ни дать ни взять глава страны […] А третьего дня гуляла я с одной персоналией по Tiergarten’у, вдруг видим: народ устремляется к улице […] а оттуда звуки каких-то удивительных инструментов раздаются. Ну и мы, конечно, туда же… Гляжу: идут это несколько десятков «мальчишечек» (взрослыми притворяются), в какие-то зеленые формы одеты и шапочки под стать прочему; лица каменные и свирепые; а впереди несут блестящее на длинных палках не поймешь чего… […] Караул! Что все это значит и откуда все это взялось? […] И что же мы в этом случае делать будем? И куда же нам податься? И отчего же ты, черт подери, в таком случае в Германию не едешь?
Отдадим ей должное: больная соматически и психически, она не только продолжает интересоваться политикой, но разбирается в ней адекватнее, чем московские и берлинские коммунисты сделавшие все, чтобы германский пролетариат проголосовал за нацистов. Но для Зины говорить и писать о политике — единственный способ почувствовать свою близость с отцом. Очевидно, что Троцкий интересует Зину больше оставленного в России мужа и оставленного в Турции
И стало быть, дорогусенький ты мой Крокодильчик, полна я несбыточной надежды, что ты на все поставленные мною коварно-политические вопросы ответишь мне со всей присущей тебе суровой откровенностью. Давно мы с тобой, голубчичек мой, не беседовали, а ведь были когда-то добрыми приятелями… Хотя, если взглянуть на дело глубже, а главное, подойти к вопросу с научной точки зрения — то отношения наши ближе всего стоят к понятию незаконного сожития. Только больше, пожалуйста, чтобы между нами этого не было! Кончай ты, молю тебя, какими ни на есть способами между нами этот позорный Всеевразийский кровосмесительный скандал! И чтобы никаких ревностей в окружности, и вообще никакой нечисти! Я со своей стороны постараюсь… А вы меня тяните, мои милые (помогайте то есть), изо всех сил втроем тяните за уши, за волосы, за ноги, за руки и тому подобные конечности из этого сексуального болота, а то ведь я в нем совсем потону… Мочи моей больше нет!
Письма Зины к мачехе тоже носили болезненный характер. Безнадежно соперничая с Натальей Седовой, Зина оказывалась в постоянной зависимости от нее. 15 декабря она заверяла Седову, что не испытывает «ни ревности, ни зависти». Она вспоминала, как «проницательно» Седова сказала ей когда-то в юности: «В одиннадцатилетнем ребенке заключено столько страстей». Что за ревность она отрицала, какие свои страсти вспоминала и переживала вновь? 20 января 1932 года она писала Седовой:
вот уже несколько недель — с тех пор, как прошло мое помешательство — я не могу ни на минуту отделаться от мысли о том, что я всем вам причинила. Вам лично больше всего — не только потому, что Вам пришлось особенно много сил потратить и на меня и на Севу, но и потому (и это страшно горько мне), что одним из пунктов моего психического расстройства — их было много — оказалась Ваша личность. Писать об этом больше ни к чему. Мне хотелось бы знать, что ни у Вас, ни у папы не осталось сомнений в том, что я теперь вижу обстоятельства такими, какими они были на деле, и себя — за время своего заболевания, закончившегося в Берлине настоящим сумасшествием — точно так же… Врач находит состояние легких безупречным.
Действительно, легкие были в порядке до тех пор, пока Зина не отравила их газом. Главная ее беда известна, из всех наук и искусств, одному психоанализу. Это инцестуозная любовь, трагическое влечение к собственному родителю, которое запрещено главными из человеческих законов, но — по крайней мере, так считает психоанализ — живет в глубинах подсознательного, а выходит оттуда только у детей и у психически больных. Даже на пике бреда Зине не просто признаться в своем влечении; тем не менее диагноз был очевиден, и в нем не сомневался сам Троцкий, потому и отправил дочь именно к психоаналитику [592] .
592
У людей, которые знали Зину, были и простые версии ситуации: женщина травмирована одиночеством, преследованиями и отцовской холодностью. Александра Рамм, опекавшая Зину в Берлине, писала Троцкому, что болезнь легких осложняется ее душевным состоянием, которое возникло еще в Турции: «…она приехала туда полная самых больших ожиданий к своему знаменитому отцу и т. д., но скоро пережила большое разочарование. Вылилось это в форму: меня не любят». Это письмо хранится в Амстердамском архиве и цит. по: Волкогонов Д. Троцкий. М.: Новости, 1994. Т. 2. С. 156. Волкогонов соглашается: «Троцкий не сумел согреть теплом своего сердца близкого ему человека». Здесь не учтены важные факты: инцестуозный характер Зининых чувств, психоаналитический характер лечения и, наконец, то, что организовал его и платил за него сам Троцкий.
Легко представить себе, с каким ужасом читал письма дочери их адресат, интеллектуал-рационалист, который везде, даже в психоанализе, видел силу сознательной и целеустремленной мысли. Этот мечтатель всегда — и пока был в Кремле, и потом в вынужденной эмиграции — шел дальше своих коллег. Те занимались борьбой за власть и переделкой собственности. Для Троцкого и троцкизма важно сознание гораздо большего: всего, что происходит на заводе, на рынке, в семье, в супружеской постели и даже внутри организма человека. Все бессознательное, стихийное и спонтанное — уродливо и отвратительно. Ничто не должно происходить само собой, как в заклятом прошлом. Лишь обдуманное, осознанное, планомерное достойно существования. «Повышаясь, человек производит чистку сверху вниз: сперва очищает себя от бога, затем основы государственности от царя, затем основы хозяйства от хаоса и конкуренции, затем внутренний мир — от бессознательности и темноты» [593] . Как плавно, почти незаметно переходило перо Троцкого от атеизма и социализма — к психоанализу, от большевистских банальностей — к совершенно необычным идеям, еще более утопическим, чем сама коммунистическая утопия! И все вместе укладывалось у него в такое понятное и знакомое: чистка сверху вниз.
593
Троцкий Л. О культуре будущего (из набросков) // Сочинения. Т. XXI. С. 460.
В тот раз народный комиссар военных и морских дел оторвался от них, чтобы поговорить на самую стратегическую из тем. Ею оказывается быт — или, точнее, его ликвидация: не в том банальном смысле, что с приближением коммунизма исчезают простейшие вещи и с ними быт как таковой, а в более глубоком смысле, который только и интересует Троцкого. Перестав быть стихийным, быт перестанет быть бытом. Коммунизм преодолеет быт — сознанием, инерцию — насилием, стихию — разумом, природу — культурой. «Коммунистический быт будет слагаться не слепо, как коралловые рифы, а строиться сознательно, проверяться мыслью, направляться и исправляться. Перестав быть стихийным, быт перестанет быть застойным» [594] . Природа для Троцкого — нечто вроде коралловых рифов. Для большевика не существует природы, в которой все сложное, прекрасное и полезное совершается само собой. «Дуализм земли и машины фальшив […] Новый человек, который себя только теперь проектирует и осуществляет […] хочет и будет командовать природой во всем ее объеме, с тетеревами и осетрами, через машину» [595] . Природа, как враг, описывается серией уничижительных метонимий. Человек может и должен переделать природу начиная со своей собственной. Он встретит не больше сопротивления, чем машине может оказать осетр. «Мы можем провести через всю Сахару железную дорогу, построить Эйфелеву башню и разговаривать с Нью-Йорком без проволоки. А человека улучшить неужели не сможем? Нет, сможем! Выпустить новое, „улучшенное издание“ человека — это и есть дальнейшая задача коммунизма» [596] . В этой логике фрейдизм оказывается прямым продолжением и даже вершиной марксизма. Из базиса стихия изгоняется марксизмом, из надстройки — фрейдизмом. То и другое казались Троцкому инструментами, которыми могущественная наука будущего переменит косную и корыстную человеческую природу. Психоанализ и материалистическая наука дополняют друг друга, являясь разными точками зрения на одни и те же явления, верил Троцкий. Сам находясь на вершине власти, он сравнивал Фрейда с человеком, который смотрит сверху на воду и видит дно мутно, зато в целом, а Павлова — с водолазом, который обследует каждую деталь изнутри [597] . Своими характерными метафорами интеллектуала — «улучшенное издание», например, — Троцкий вновь формулирует основной проект Просвещения: обучающее и преобразующее вмешательство разума во все стороны человеческой жизни, от самых внешних и общих до самых глубоких и личных. Пиком надежд этого деятеля глобального масштаба оказывалась область, самая далекая от государственного строительства.
594
Троцкий Л. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991. С. 195–196.
595
Троцкий Л. Литература и революция. С. 194.
596
Троцкий Л. Несколько слов о воспитании человека // Сочинения. Т. XXI. С. 110.
597
Троцкий Л. Культура и социализм // Сочинения. Т. XXI. С. 430; Письмо акад. И. П. Павлову // Там же. С. 260.
Наконец, в наиболее глубоком и темном углу бессознательного, стихийного, подпочвенного затаилась природа самого человека. Не ясно ли, что сюда будут направлены величайшие усилия исследующей мысли и творческой инициативы? [598]
Любимая Троцким «чистка сверху вниз» — от бога и царя, от хаоса и конкуренции, от бессознательности и темноты — есть последнее слово века Просвещения. Растянувшись в России на полтора столетия, Просвещение выражало себя тут с редкой полнотой. Насилие было неизбежно на этом пути. Впрочем, насилие часто, и не только в России, сопровождало Просвещение. Поражение Троцкого поставило точку над целым периодом истории, может быть, лучшим временем для интеллектуалов. Политическая победа Сталина означала победу воли над разумом, почвы над культурой и харизмы над утопией. Троцкий так и интерпретировал ненависть к нему сталинистов, — как холерный бунт, пролетарскую инквизицию, русскую Вандею. Поучительно, как под давлением обстоятельств классовый анализ сдавал позиции культурно-историческим метафорам:
598
Троцкий Л. Несколько слов о воспитании человека. С. 110.
Во время холерных эпидемий темные, запуганные и ожесточенные русские крестьяне убивали врачей, уничтожали лекарства, громили холерные бараки. Разве травля «троцкистов» […] не напоминает бессмысленные конвульсии отчаявшихся крестьян? Но на этот раз дело идет о пролетариате передовых наций. […] Массы растерянно смотрят, как избивают врачей, единственных, которые знают болезнь и знают лекарство [599] .
Синтез марксизма и фрейдизма, который подразумевался метафорами наркомвоенмора, стал одним из главных соблазнов 20-го века. Повсюду, кроме Советского Союза и Китая, — в веймарской Германии, во Франции времен Сопротивления и до 1968 года и далее, в Америке fellow-travelers и франкфуртской школы, в Латинской Америке — движение левых интеллектуалов питалось мечтой о фрейдомарксистском синтезе. Мечта основывается на аналогии между разными формами подавления, экономической и сексуальной: сознание так же подавляет и эксплуатирует сексуальность, как буржуазия подавляет и эксплуатирует пролетариат. Сам Фрейд следовал таким аналогиям в своих поздних рассуждениях.
599
Запись от 14 февраля 1935 года в: Троцкий Л. Дневники и письма / Под ред. Ю. Фельштинского. С. 89.
Культура ведет себя по отношению к сексуальности как племя или сословие, эксплуатирующее других. Страх перед восстанием угнетенных толкает к строгим мерам предосторожности [600] .
Если в марксизме честь разработки содержащихся тут риторических возможностей должна быть отдана Троцкому, то в психоанализе она принадлежит Вильгельму Райху. Психоаналитик и коммунист, Райх много сделал как для пропаганды, так и для компрометации фрейдомарксистского проекта. Его коньком была сексуальная революция, и он пытался вовлечь в дело своей «секс-политики» как германскую (сталинистскую) компартию, так и Четвертый (троцкистский) интернационал. В книге Сексуальная революция Райх анализировал советский опыт регулирования семьи, сексуальности и беспризорности. В СССР произошла «сексуальная катастрофа», которая определила падение Троцкого и реакционный характер сталинского режима, — таким был вывод Райха. В книге Массовая психология и фашизм Райх с такой же горечью констатировал поддержку фашизма германским рабочим классом, находя причины этого не в экономическом, но в сексуальном подавлении пролетариата [601] . Поживший в нацистской Германии и побывавший в сталинской России, Райх перестал верить в рационалистические объяснения политических режимов.
600
Фрейд З. Неудовлетворенность культурой // Фрейд З. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995. С. 317.
601
Обе книги были написаны в начале и середине 1930-х, а потом многократно переделывались и переиздавались. Имеющиеся русские издания (Райх В. Сексуальная революция / Пер. В. А. Брун-Цехового. СПб.: Университетская книга, 1997; Психология масс и фашизм / Пер. Ю М. Донца. СПб., 1997) основываются на более поздних версиях, принадлежащих к 40-м годам.
Гитлер неоднократно подчеркивал, что говорить с массами необходимо на языке чувств и верований, а не разумных доводов, доказательств и знания […] Для понимания иррационально-политического воздействия таких формулировок необходимо признать, что они оказывают существенное воздействие на психологию масс. […] Одним осмеянием такого мистицизма невозможно отстоять дело свободы [602] .
В отношении Сталина выводы Райха были сходными:
Советский Союз потерпел крах, наткнувшись на авторитарные структуры народных масс […] Развитие советского общества характеризовалось формированием […] государственного аппарата, который стал достаточно сильным, чтобы создать в массах иллюзию свободы. Аналогичный процесс характеризовал развитие гитлеровского национал-социализма.
602
Райх В. Психология масс и фашизм. С. 106.