Толкование путешествий

Эткинд Александр Маркович

Депрессия развернула систему ориентализма в противоположную сторону. На фоне национальной травмы образцом для подражания стал другой порядок жизни — тем более важный, чем более чуждый. Долго работавший в Москве американский журналист Луис Фишер рассказывал так:

Вне России правительства начиная с 1929 года переживали глубокие кризисы […] Бесконечный поток жадных умов с Запада устремился в Россию. […] Книги о пятилетнем плане возглавляли списки бестселлеров [486] .

486

Fischer L. Men and Politics. New York, 1941. P. 189.

Президент Герберт Гувер, горный инженер по профессии, имел личные основания не доверять Советам. Он работал в России до революции и разведал запасы сибирской руды; потом большевики лишили его «самого большого гонорара, который когда-либо платили инженеру» [487] ;

потом он руководил Американской администрацией помощи (ARA) в Поволжье и увидел там слишком многое. Но были и энтузиасты. Полковник Хью Купер трижды путешествовал через океан, чтобы проектировать Днепрострой. Его армейский опыт помог ему в отношениях с русскими коллегами; без его настояний не были бы вовсе закуплены подъемные краны, и Днепрострой создавался бы вручную, как Беломорканал. Все равно он считал, что большевики совершили чудо, восстановив рабочую дисциплину. Лидерами сотрудничества были инженеры Форда, построившие автозаводы в Горьком и Москве. В результате Форд потерял деньги, но остался доволен. Со своей стороны, советские гости в Америке стремились к Форду как на паломничество. Последний из великих предпринимателей-авантюристов, он и правда был достопримечательностью. Антисемит, пацифист и враг свободного рынка, он совмещал организационный гений с катастрофическим непониманием политэкономических реальностей. В 1936 году его посетил Анастас Микоян, член Политбюро. Прощая неоплаченные контракты, Форд говорил ему, что относится к СССР «лучше, чем кто-нибудь другой» [488] .

487

The Memoirs of Herbert Hoover: Years of Adventure, 1874–1920. New York: Macmillan, 1952. P. 108.

488

Письмо А. И. Микояна Л. M. Кагановичу // Советское руководство. Переписка. 1928–1941 / Сост. А. В. Квашонкин и др. М., 1999. С. 347.

Сотрудничество имело первостепенное значение для сталинской России и импонировало американским инженерам. Американцы руководили строительством советских шахт, химических и металлургических заводов. Поклонение высокой технике, рациональной организации, большим масштабам надежно соединяло американских и советских специалистов. По разным оценкам, в 1931 году в СССР работало до десяти тысяч американских инженеров. Занятие было столь популярным, что, как мы знаем от Пильняка, Голливуд снимал героические фильмы про американских инженеров и русских барышень. Немалое значение в обеих культурах имели цифры, показывавшие масштаб и размах. Томас Кемпбелл держал в Монтане экспериментальную ферму: около ста тысяч акров земли полностью обрабатывалось техникой, а субсидировал это дело сам Дж. П. Морган. Фермера пригласил Сталин и, по словам Кемпбелла, они разговаривали четыре часа. «Я не коммунист, — сказал Кемпбелл, — но я интересуюсь вашим сельскохозяйственным развитием». «Теперь я могу вам полностью доверять», — отвечал Сталин и предложил Кемпбеллу миллион акров в России [489] .

489

Feuer. American Travelers to the Soviet Union. P. 140.

Понимание фундаментальных различий в средствах и ценностях, стоявших за сходными целями и масштабами, приходило постепенно. Американцы построили заводы, смогут ли русские управлять ими? — спрашивал инженер, создавший асбестовую индустрию на Урале. Его поражало обилие конторской бумаги, которую Советы тратили на любое дело, и вездесущее присутствие ГПУ. Однако честный инженер верил, что обвинения его коллегам, в результате которых те пропадали навсегда, были жестоки, но справедливы [490] .

490

Rukeyser A. Working for the Soviets: An American Engineer in Russia. New York: Covici-Friede, 1932. P. 266–267.

Диктатура пролетариата превращалась во власть администраторов с техническим образованием: специфическая советская утопия, республика инженеров, а не философов [491] . На рубеже 30-х годов американцам нравилась эта идея; как раз в это время президентом был выбран инженер, случай уникальный в истории Соединенных Штатов. С советской точки зрения, специалистам виднее, где строить заводы и куда переселять население. Те, кто с этим не согласен, подвергались насилию, которое тоже осуществлялось специалистами. Политический процесс должен перейти в процесс технического управления. Предсказанное Сен-Симоном перерождение политического в административное станет одним из кошмаров франкфуртской школы [492] . Отношение к этой проблеме разделяло левые движения по две стороны океана. Троцкий описывал замещение политики техническим администрированием как закономерное и желательное явление.

491

К 1956 году больше половины Политбюро имели техническое образование, тридцатью годами позже их было почти 90 %. Обилие инженеров на руководящих должностях сочеталось со снижением статуса инженеров, работавших по специальности; см.: Balzer Н. Engineers: The Rise and decline of the Soviet Myth // Graham L., ed. Science and the Soviet Social Order. Cambridge: Harvard University Press, 1990.

492

Напр.: Marcuse H. Some Social Implications of Modem Technology // The Essential Frankfurt School Reader. New York: Continuum, 1982. P. 138–162.

Могучая сила соревнования […] не исчезнет при социалистическом строе, а, говоря языком психоаналитики, сублимируется […] По мере устранения политической борьбы — а во внеклассовом обществе ее не будет — освобожденные страсти будут направляться по руслу техники, строительства […] Люди будут делиться на «партии» по вопросу о новом гигантском канале […] Пассивное любование природой уйдет из искусства. Техника станет гораздо более могучей вдохновительницей. А позже само противоречие техники и природы разрешится в более высоком синтезе [493] .

493

Троцкий Л. Д. Литература и революция. С. 179.

Для Троцкого эта идея звучит по-американски; в том же параграфе он отождествляет «стремление покорить природу» со «страстью к лучшим сторонам американизма». Он писал об этом в 1923 году, а четырьмя годами позже Вальтер Беньямин наблюдал одержимость москвичей большой техникой как совершившееся дело. «Все, что касается техники, здесь сакрально, ничто не воспринимается так серьезно, как техника» [494] . Между тем именно эти явления — технократия, фетишизация техники, индустриализм — становились проклятием американских интеллектуалов. Ханна Арендт превратит это чувство в один из центральных пунктов своей политической философии [495] .

494

Беньямин В. Московский дневник. С. 80.

495

См. об этом главу 8.

Америка продолжала верить в соревнование между личностями, не между техническими проектами. Исход первого решает здравый смысл, исход второго понятен только специалистам. Техника есть инструмент успеха, а о нем судить простым людям. Успеха добивается тот, кто может продать свои товары и свои идеи. Славы достойны те, кто интересен не только коллегам, но и многим другим, — кинозвезды, политики и финансисты. Тем меньше американцы могли понять то, что на их глазах происходило в России. Публичные политики, знаменитые люди, отцы-основатели государства были объявлены предателями и шакалами.

Давать и давать

Посол Джозеф Е. Дэвис, сменивший Буллита в Спасо-хаусе, свидетельствовал Рузвельту о справедливости Московских процессов. Он лично знал некоторых обвиняемых: Крестинский принимал у него полномочия, Розенгольц вел с ним переговоры о торговле, доктор Плетнев лечил посла. Потом Дэвис сидел на почетном месте во время суда. По его мнению, в облике подсудимых «не было ничего необычного. У всех упитанный вид».

Сталин позволил тогда Дэвису и его супруге, одной из самых богатых женщин Америки, скупить и вывезти коллекцию русского искусства, которая сейчас составляет музей средних размеров в Вашингтоне. В обмен посол аккуратно посещал процессы, а потом снабжал своего президента донесениями о том, как справедливо судят в России ее врагов. В этом случае идейное сочувствие коммунизму совпало с получением взятки в особо крупных размерах [496] . Дэвис знал о подозрениях, но отводил их таким аргументом: «Считать, что показания изобретены и поставлены как на сцене […] значило бы предполагать за этим творческий гений, равный Шекспиру» [497] . Те, кто в отличие от Дэвиса мог себе представить творческий гений в действии, видели гигантскую фальшивку; ее, однако, можно было простить ради правды еще больших масштабов. В 1937 году Андре Мальро, еще недавно дававший деньги на охрану Троцкого, говорил в Нью-Йорке:

496

Williams R. Russian Art and American Money, 1900–1940. Cambridge: Harvard University Press, 1980. P. 253; Dunn D. D. Caught Between Roosevelt and Stalin. America’s Ambassadors to Moscow. Lexington: The University Press of Kentucky, 1998. P. 81.

497

Davies J. Mission to Moscow. London, 1942. P. 35–39.

Троцкий — великая моральная сила этого мира, но Сталин дал достоинство всему человечеству. Инквизиция не должна заслонять фундаментальной ценности христианства, и Московские процессы не должны заслонить фундаментальной ценности коммунизма [498] .

Наблюдателей советской трагедии подводили давно усвоенные ими ассимилятивные тропы. Они не представляли себе, что другой человек, даже и восточный лидер, способен на ложь таких масштабов. Как писал сам Троцкий,

498

Caute D. The Fellow-Travelers. P. 191.