Толкование путешествий
Шрифт:
Мы имеем дело с исторической фигурой, воспринимаемой через множественные репрезентации. В «Мужике» Гумилева тень Распутина угрожала своим убийцам местью: «Слышен по вашим дорогам Радостный гул их шагов». Ахматова в Поэме без героя отозвалась так: «Оттого, что по всем дорогам […] Приближалась медленно тень […] Жил какой-то будущий гул. Но тогда он был слышен глуше» (курсив мой). Эта «тень» в сопутствующих Поэме черновиках и либретто расшифровывается как Распутин; но в сам текст Распутин вошел только под ветхозаветной маской. Пастернак в Охранной грамоте подвергал Распутина вместе с «фольклорно понятым народом» вполне решительной критике [983] : для избавления от распутинского — то есть народнического — соблазна нужен опыт советской жизни. Цветаева в Париже все еще благодарила гумилевского «Мужика» «за двойной урок: поэтам — как писать стихи, историкам — как писать историю». Она называла «Мужика» «ретроспективным эпиграфом» к Капитанской дочке и объединяла Пугачева и Распутина: «Живой мужик — самый неодолимый из всех романтических героев» [984] .
983
Пастернак Б. Охранная грамота // Собрание сочинений: В 5 т. М.: Худож. лит., 1991. Т. 4. С. 213; но в «Живаго» Распутин, согласно Смирнову (Роман тайн. С. 44–47),
984
Цветаева М. Пушкин и Пугачев // Собрание сочинений. М.: Эллис Лак, 1994. Т. 5. С. 512.
Поколения читателей видят Пугачева через Капитанскую дочку, а поколения историков борются с этим видением. О Распутине столь окончательного текста не написано, зато написано множество других. Основным свидетельством о его убийстве, к примеру, являются поздно написанные воспоминания Юсупова. Их сочинял для него профессиональный литератор [985] , так что «воспоминания» ложились на текстуальные образцы, литературные и «исторические». Известно, что сам Юсупов был поклонником Уайльда (видел ли он, известный трансвестит, себя Саломеей, влюбленной в Иоканаана и потому его убивающей?). Текстуальный анализ воспоминаний показывает, что образцом для ключевой сцены убийства Распутина была Хозяйка Достоевского [986] . Воспоминания Юсупова писались одновременно со Святым чертом Рене Фюлоп-Миллера, главным источником для последующей распутинской индустрии в поп-культуре. Немецкий историк и русский мемуарист в 1927 году дали согласованную картину происходившего. Картина была выверена по доступным стандартам; как писал Томас Манн в отзыве на Святого черта, описанная тут «истинно праведная и грешная жизнь напоминает величайшие, самые жуткие произведения Достоевского» [987] . В форме почти гротесковой мы наблюдаем знакомую картину: уже исторический источник, рассказывающий о событии, мотивирован литературными текстами, и еще более засорено/обогащено ими восприятие этого события во вторичных документах. В историческом событии, которое мы знаем как убийство Распутина, вряд ли есть моменты кроме даты, которые были бы свободны от стереотипов, сформированных чтением Достоевского. Но это не все; история плавного перетекания литературы в историю, вторичных документов в первичные вообще вряд ли когда заканчивается.
985
Мельгунов С П. Легенда о сепаратном мире (канун революции). Париж, 1957. С. 380.
986
См.: Хлыст. С. 629.
987
Отзыв приложен к: Фюлоп-Миллер Р. Святой дьявол. СПб.: Печатный двор, 1994. С. 252.
Рене Фюлоп-Миллер был румынским эмигрантом в Германии, а впоследствии немецким эмигрантом в Америке. Профессиональный славист, он держал издательство в Мюнхене и редактировал немецкое собрание переводов Достоевского. Он дружил с Фрейдом и издавал его; это по его заказу было написано фрейдовское предисловие к переводу Братьев Карамазовых, известное как «Достоевский и отцеубийство». Вышедшая в 1928 году статья несет на себе следы знакомства с распутинской историей: «кто попеременно то грешит, то в раскаянии берет на себя высоконравственные обязательства, тот […] напоминает варваров; […] скорее всего, такая сделка с совестью — характерно русская черта» [988] . Посетивший Советскую Россию в середине 20-х, Фюлоп-Миллер вернулся с выставкой из нескольких сот фотографий и с книгой Дух и лицо большевизма [989] . Критически, но с редкой компетентностью Фюлоп-Миллер описал здесь новые и увлекательные явления русской жизни при большевиках: массовые демонстрации и облегченный порядок браков и разводов; концерты заводских труб и симфонические оркестры, игравшие без дирижера; воинствующий атеизм и новую поэзию Демьяна Бедного, Маяковского и Гастева. Полная интереса к делу и здравого смысла, эта книга является одним из лучших портретов раннего советского режима, которые когда-либо были написаны. Согласно Фюлоп-Миллеру, русская революция есть попытка создать «коллективного человека», действующего согласованно и автоматически. Отмена частной собственности и тотальный контроль составляют лишь часть задачи; другую часть составляет беспрецедентное преобразование культурной, духовной и сексуальной жизни. Старый индивид был, по формуле Фюлоп-Миллера, «отягощен душой». Этот груз должен быть сброшен или разделен между всеми. Московские фотографии Фюлоп-Миллера показывают сотни или тысячи одинаковых, безликих людей, собравшихся на совместной работе или массовом шествии. Все они мужчины.
988
Фрейд З. Достоевский и отцеубийство / Пер. Р. Ф. Додельцева // Фрейд З. Художник и фантазирование. М.: Республика, 1995. С. 285.
989
Fulop-Miller R. Geist und Gesicht des Bolschevismus. Zurich: Amathea-Verlag, 1926 (книга была сразу переведена на английский: Fueloep-Miller R. The Mind and Face of Bolshevism. New York: Knopf, 1927; sec. ed. Harper, 1965).
Как у любого достойного автора, у Фюлоп-Миллера был свой «конек», сформированный его предшествующими занятиями, в данном случае Достоевским и Распутиным [990] . Большевики напоминают ему мюнстерских анабаптистов, но у них есть и местные корни. Большевики реализуют ту же традицию, которая породила Распутина: традицию русских сект. Любимым примером Фюлоп-Миллера являются, конечно, хлысты. Другие, например духоборы, тоже отменяли собственность, но хлысты сделали следующий шаг. У хлыстов, говорит Фюлоп-Миллер, любовь, брак и семья перестали быть частным делом, потому что хлысты практикуют «сексуальный промискуитет».
990
Поиск распутинских документов был одной из причин поездки в Россию; в «Святом черте» Фюлоп-Миллер ссылается на многие государственные архивы, а также на приобретенные им воспоминания Веры Жуковской.
В этом периодическом ритуале мужчины и женщины раздеваются донага и […] хлещут по воде, а потом друг по другу, пока не приходят в состояние полного экстаза. Без этого состояния, считают они, невозможно единение с Богом. После длительной флагеллации они отдаются самой дикой и разнузданной оргии […] В течение всего этого праздника, который завершается явлением Святого Духа, производятся танцы, доводящие до неистового восторга [991] .
Фюлоп-Миллер снабжает читателя сведениями о том, что хлысты называли себя «голубями» (знакомый с Мережковскими, читал ли он Серебряный голубь!). Он утверждает, что «хлысты имеют собственное искусство, которое находит выражение в характерных украшениях и в высоко развитом чувстве стиля». Наконец он заключает, что, «как ни кажется странным», большевизм унаследовал главные свои черты именно у хлыстов. Большевики тоже практикуют массовые ритуалы с целью коллективного экстаза, а также стремятся к либерализации половой жизни.
991
Fueloep-Miller R. The Mind and Face of Bolshevism. P. 117.
С точки зрения истории эти заключения вполне недостоверны. К примеру, хлысты не оставили интересного искусства, кроме записей своих песен; подозреваю, что Фюлоп-Миллер путает их с американскими шейкерами. С другой стороны, большевики делали все что угодно, кроме оргий. Как бы ни была дезорганизована семейная жизнь в Советской России, ЗАГСы и коммунальные квартиры все же не то же самое, что хлыстовские радения. Куда более прав был Вильгельм Райх, примерно тогда же утверждавший, что сексуальная революция в России захлебнулась в самом начале 20-х годов [992] . Идеи Фюлоп-Миллера всецело зависели от старой литературы по русским сектам, от немца Гастгаузена через русских Щапова и Мельникова-Печерского к немцу Захер-Мазоху и обратно к православным миссионерам, обвинявшим хлыстов в смеси сексуального разврата и политического экстремизма [993] . Ненависть к большевикам нуждалась в воплощении в единой метафоре, которая должна была соответствовать сложившемуся стереотипу России. Как бы ни было странно получившееся построение, ему следовали многие писатели в России и на Западе. В важнейшей сцене романа Горького Жизнь Клима Самгина мы вновь застаем хлыстов в том же ритуале с коллективным раздеванием, взаимным избиением и экстатическими танцами [994] . Фюлоп-Миллер сдвинул идею вправо, превратив экзотический символ русского народа в карикатуру на победивший коммунизм.
992
См.: Райх У. Сексуальная революция / Пер. В. А. Брун-Цехового. СПб.: Университетская книга, 1997.
993
В списке литературы к «Святому черту» есть русские книги о хлыстах (Барсов, Бонч-Бруевич, Добровольский и др.); интересно, однако, Фюлоп-Миллер не ссылается на самые серьезные из доступных тогда источников, какими были книги Дмитрия Коновалова и дерптского профессора Карла Гросса.
994
В другом месте я имел случай показать, что ранняя советская проза Пльняка («Голый год»), Платонова («Чевенгур»), Всеволода Иванова («Кремль») ставила в центр рассмотрения то же соединение экстатического ритуала русских сект и революционного подъема народных масс. См.: Хлыст. Ч. 6. Проза.
Конструкция Фюлоп-Миллера была немедленно использована Олдосом Хаксли в его знаменитом романе Смелый Новый Мир. Опубликованный в 1932 году, роман показывал массовое общество, использующее новую технику, генетику и психологию для радикальной переделки человеческой природы. Мы застаем расы-касты, тотальную слежку и навязанный промискуинный секс. Антиутопия Хаксли является антиамериканской в той же мере, в какой была антисоветской [995] . Люди будущего вместо «О, Боже» восклицают «О, Форд» или, в более интимных обстоятельствах, созвучное «О, Фрейд». Однако эпиграф к роману взят из Бердяева, и многие имена звучат как русские: Герберт Бакунин, Ленина Краун. Самая трогательная сцена изображает ритуал, который называется Служение Солидарности. Главный герой обязан посещать его дважды в месяц; дело происходит в специальном храме, в котором для таких служений одновременно используются семь тысяч залов. В ритуале участвуют двенадцать мужчин и женщин, которые слушают музыку, молятся Форду и просят явиться Высшее Существо. Потом они танцуют, кружатся по комнате, бьют друг друга, поют куплеты и, доходя до экстаза, кричат: «Он идет!». Потом они вперемежку занимаются сексом. Сцена кончается так: «…казалось, что огромный черный голубь с любовью парит над лежащими теперь попарно танцорами» [996] . В конце романа мы видим другую сцену группового секса, на этот раз с сотнями участников. Они присоединяются к флагеллации одного из героев, которого зовут Дикарем. Они кричат «хотим хлыста», танцуют и бьют друг друга. Они чувствуют «восторг перед ужасом боли» и «влечение к единодушию и искуплению» [997] .
995
Хаксли посетил Америку в 1926 году и был разочарован; см.: Firchow Р. Е. End of Utopia. A Study of Aldous Huxley’s Brave New World. Lewisburg- Bucknell University Press, 1984. P. 100–116; Sexton J. Brave New World and the Rationalization of Industry // Critical Essays on Aldous Huxley / Ed. by J. Meckier New York: Prentice Hall, 1996. P. 88–102.
996
Huxley A. Brave New World. New York: Harper, 1965. P. 66; русские переводы считают этого голубя «негритянским», что бессмысленно.
997
Ibid. Р. 198.
Хаксли никогда не был в России, хотя планировал съездить туда летом 1930 года [998] . То, что он знал, он знал из книг, и основным его источником был Фюлоп-Миллер. В эссе, опубликованном в 1931 году, как раз когда он писал Смелый Новый Мир, Хаксли ссылался на Дух и лицо большевизма как на «очень интересную книгу о культурной жизни в Советской России» [999] и подробно ее пересказывал. Легко переходя от Советской России к тоже не любимой им Америке, он видит между ними растущую общность, которую иллюстрирует американскими стихами Маяковского в переводе Фюлоп-Миллера [1000] . Отсюда, из соблазнительных описаний хлыстовского ритуала Фюлоп-Миллером, появилась в тексте Смелого Нового Мира еще более выразительная сцена Служения Солидарности. Этим объясняются многие ее подробности, от кружения и бичевания до свального греха и голубя, только цвет последнего, чтоб оттолкнуться от источника, изменен на противоположный. Так работают тропы. История русских хлыстов, экзотизированная Фюлоп-Миллером, у Хаксли стала работать в новой ассимилятивной функции, став символом индустриальной цивилизации по обе стороны океана.
998
Firchow Р. Е. End of Utopia: A Study of Aldous Huxley’s Brave New World. Lewisburg: Bucknell University Press, 1984. P. 138.
999
Huxley A. Music at Night and Other Essays. New York: Harper, 1958. P. 191.
1000
Ibid. P. 194.
Отражая события прошлого, текст предсказывает или даже определяет события будущего и в этом качестве придает смысл их загадочному течению. Литература в широком смысле слова проза и поэзия, философия и социальная мысль, религиозная проповедь и политическая пропаганда — развертывает смыслы, которые иногда воплощаются в жизнь ее читателями. Сила текста определяется, в частности, его способностью быть посредником между предшествующими и последующими ему событиями.
Парадоксально, что связь текста с жизнью стала вновь осознаваться наукой о текстах как раз тогда, когда сама литература, напротив, отрицает социальную ответственность любого рода. Это связано, возможно, с не лишенным зависти удивлением, с которым современные литераторы наблюдают влияние, какое в недавнем прошлом оказывали их коллеги. Занимаясь русской словесностью, мы находимся в универсуме дважды логоцентричном. Филологи уже не раз приписывали особо плотные связи между жизнью и литературой той эпохе, которой занимались: Виктор Жирмунский — йенскому романтизму; Владислав Ходасевич — русскому символизму; Юрий Лотман — романтизму Радищева и декабристов; Ирина Паперно — кругу Чернышевского; Борис Гройс — предреволюционному авангарду… Более умеренный, и потому более сложный, подход демонстрирует Светлана Бойм. Изучая суицидальные мотивы в поэзии Малларме, Маяковского, Цветаевой, она показывает терапевтическое значение их творчества: они писали для того, чтобы не осуществлять, и не осуществляли, пока писали. До некоторых пор сам процесс письма спасал их от их желания, выполняя примерно те же функции, что психоаналитик возлагает на свободные ассоциации [1001] . Эпистемология этих наблюдений над преобразованиями текста в жизнь — и жизни в текст — ждет своего критика.
1001
Boym S. Death in Quotation Marks. Cultural Myths of the Modern Poet Harvard University Press, 1991.