Толкователи (сборник)
Шрифт:
— Я толкую, йоз Сати.
— Да, но скажите, как воздействуют на людей те истории, которые вы рассказываете… толкуете?
— Они толкуют для них мир.
— Как это?
— Толкуют поступки людей, йоз. Мы для этого и существуем.
Маз Элайед, как и большинство мазов, говорила негромко и даже как-то неуверенно, постоянно делая такие долгие паузы, что это казалось концом рассказа. Однако, отдохнув, она начинала говорить снова, и это затяжное молчание становилось как бы неотъемлемой частью того, о чем она говорила.
Элайед, маленькая, хромая, морщинистая старушка, была хозяйкой скобяной лавки и жила вместе со всем своим семейством в самом бедном районе города, где жилищем многим беднякам служили даже не жалкие хижины из камня и дерева, а нечто вроде палаток или юрт из войлока и парусины, залатанных кусками пластика и поставленных на небольшие возвышения из плотно утрамбованной глины. В лавке Элайед вечно кишели ее многочисленные внучатные племянники и племянницы и спотыкаясь бродил крошечный двоюродный правнук, то и дело совавший в рот шурупы и шайбы и довольно часто их глотавший.
Сперва Элайед представлялась Сати какой-то неземной, не совсем обычным человеком — настолько индифферентной и непостижимой она казалась; она была непостижима, как облако в небе, этакая домашняя святая, живущая исключительно в рамках строгой ритуальной системы, почти механически, не проявляя собственных эмоций, не высказывая своего личного отношения, с достоинством выполняя свою функцию Толкователя. Сати ее даже побаивалась сперва. Ей казалось, что эта старуха, как бы воплощавшая всю Великую Систему, прожившая ее, испытавшая ее, можно сказать, на собственной шкуре, заставит ее, Сати, признать, что на самом деле Система эта создана истеричными фанатиками и носит собственнический, абсолютистский характер — в общем, обладает всеми теми свойствами и пороками, которые Сати ненавидела, которых она страшилась и которые ей очень не хотелось в этой Системе обнаружить. Но, слушая рассказы Элайед, она ощущала лишь чрезвычайно дисциплинированный и целеустремленный Разум, который, впрочем, устами этой мудрой женщины вел порой разговор о чем-то абсолютно неразумном.
Элайед часто использовала это слово, «неразумный», в его буквальном значении: непостижимый для разума, для здравого смысла. Однажды, когда Сати вслух пыталась отыскать некую связующую нить, некие разумные слова, способные соединить знания, полученные ею во время занятий с различными Толкователями, Элайед заметила:
— То, что мы делаем, неразумно, йоз Сати.
— Но ведь существует же и какое-то разумное объяснение вашей деятельности?
— Возможно.
— Но вот чего я действительно не понимаю, так это взаимозависимости, соотносимой важности всех составляющих этой системы. Вчера вы, маз, рассказывали историю о Йоман и Деберрене, но не закончили ее, а сегодня почему-то перешли к описанию листьев в роще близ умиязу «Золотая гора». Я не понимаю, какова связь между этими вещами. Может быть, дело в том, что определенным дням соответствует определенная тематика? Я очень глупые вопросы задаю, маз?
— Нет, совсем не глупые, — и Элайед негромко рассмеялась, обнажив беззубые десны. — Я просто устала припоминать ту историю и решила сегодня немного почитать вам о листьях. Это не имеет никакого значения. В общем-то, все это листья Дерева.
— Значит… все… все, что есть в книгах, одинаково важно?
Элайед немного подумала и промолвила:
— Нет… — И буквально через несколько секунд поправилась:
— Да! — И судорожно вздохнула. Она вообще очень быстро уставала; хотя часто не имела возможности передохнуть в суете дневных забот или отправляя какой-нибудь обряд, но она никогда не избегала Сати и не отказывалась отвечать на ее бесконечные вопросы. — Это все, чем мы теперь владеем. Понимаешь, девочка? Мы так воспринимаем мир. И без Толкователей у нас не останется вообще ничего. Мгновения протекут мимо, точно воды реки. И мы будем всего лишь беспомощно барахтаться, если попытаемся жить только конкретным мгновением, уподобившись малым детям. Но дети умеют полноценно проживать каждое конкретное мгновение, а мы… мы просто утонем в этом потоке. Наш разум требует толкований, требует разговора — чтобы удержать. И удержаться самим. Ибо прошлое миновало, а в будущем пока что не за что ухватиться. Будущее — это пока что ничто. Невозможно жить в будущем. Верно? А в настоящем у нас есть только слова, которые говорят нам о том, что с нами было когда-то и что происходит с нами сейчас. Толкуют наше прошлое и настоящее, йоз.
— Так это память? — спросила Сати. — История?
Элайед кивнула, хотя явно не была удовлетворена этими терминами. На лице ее было написано сомнение. Она некоторое время сидела, задумавшись, потом наконец произнесла:
— Мы ведь находимся не вне нашего мира, йоз, верно? Мы — это и есть наш мир. Мы — это язык нашего мира Мы живем, и наш мир живет вместе с нами. Так ведь? Если мы перестанем произносить слова, то что останется в нашем мире?
Элайед вся дрожала от напряжения и усталости; руки ее спазматически вздрагивали; рот невольно кривился, хотя она тщетно старалась все это скрыть. И Сати поспешила поблагодарить ее, прижав к сердцу сложенные «домиком» ладони, и попросила прощения за то, что слишком утомила
— Ох, йоз Сати, я ведь только разговорами и живу! В точности как и наш мир! — промолвила она.
Сати ушла от нее в глубокой задумчивости. Все всегда в итоге сводилось к языку. К словам. Как у греков с их Логосом, или у древних евреев, для которых Слово было богом. Только в данном случае речь шла о словах вообще. Не о Логосе, не о Слове, а о словах языка. О великом множестве слов… Никто не создавал этот мир, не правил им, не приказывал ему быть. Этот мир просто был. Он существовал, и человеческие существа делали его миром людей — неужели всего лишь с помощью слов? Просто сказав, что это так? Рассказывая друг другу, из чего этот мир состоит и что в нем происходило и происходит? И все, что ни возьми, покоилось на этой установке — фольклорные истории о героях, звездные карты, любовные песни, описания листьев различных растений… На мгновенье ей даже почудилось, что она начинает понимать…
И она тут же понесла это наполовину сформировавшееся «понимание» к Маз Оттьяр Уминг, с которой ей было гораздо проще разговаривать, чем с Элайед, особенно когда она не была уверена, что сумеет как следует выразить свою мысль словами. Но оказалось, что Оттьяр занята, так что Сати поговорила со старым Умингом, и этого разговора оказалось достаточно, чтобы родившиеся в ее душе слова показались ей неточными, искажавшими смысл, чересчур строгими. Нет, не удавалось ей выразить словами то, что она чувствовала интуитивно!
Они с Умингом долго пытались понять друг друга. Но тщетно. В голосе Уминга послышалась горечь — впервые Сати заметила нечто подобное у своих терпеливых и тихоголосых учителей. Уминг был стар и немощен, но собеседником оставался чрезвычайно живым и острым на язык; сперва он отвечал Сати довольно бесстрастно, но постепенно эмоции взяли над ним верх:
— Вот у животных нет языка, понимаешь? — втолковывал он Сати. — Они следуют только собственной природе. Они и так знают свой путь. Знают, куда и как идти, следуя указаниям природы. А нас, людей, хотя мы, разумеется, тоже животные, природа как бы лишила своих указаний. Понимаешь? Это же очень странно! Мы, люди, очень странные животные. И мы непременно должны разговаривать о том, куда и как нам идти и что делать. Мы непременно должны думать об этом, учиться этому, изучать это. Верно ведь? Мы рождены, чтобы быть существами разумными. Точнее, стать ими, ибо рождаемся мы абсолютно лишенными разума и ничего не ведающими. Понимаешь? Если не научить людей пользоваться словами и мыслями, они так и останутся неразумными незнайками. Если никто не покажет двухлетнему малышу, как найти путь к дому, как выглядит заветная тропинка его жизни, как определить отмечающие ее вехи, он просто заблудится, потеряет свой путь на Гору. Я верно говорю? И умрет — во тьме, в холодной и равнодушной темноте невежества. Так? Так. — Уминг, точно закрепляя сказанное, несколько раз качнулся взад-вперед.
Маз Оттьяр на другом конце комнаты негромко стучала в барабан и вполголоса напевала какую-то длинную хронику былых времен. Слушатель у нее был один-единственный — мальчик лет десяти, который уже начинал клевать носом.
Маз Уминг, продолжая качаться взад-вперед, нахмурился и заговорил снова:
— Камни и растения, а также животные живут себе без Толкователей и неплохо живут. А вот люди не могут. Не умеют. Они не могут ухватить сути, слоняются вокруг да около и не могут отличить Гору от ее отражения в луже. Или безопасную тропу от края обрывистого утеса. И порой ранят сами себя, сами себе причиняют боль, а рассердившись, могут причинить боль и другим. И они очень часто причиняют боль другим живым существам только потому, что сердятся. Люди ссорятся и бранят друг друга. Они хотят слишком многого! Но на слишком многое совсем не обращают внимания! Совсем не сажают полезных злаков. Или сажают их слишком много, им не съесть такого урожая, и тогда загаживаются реки. Загрязняется ядовитыми отходами земля. И потом людям приходится есть отравленную пищу. И все оказывается перепутанным, искаженным, не правильным. Больным. Но никто не заботится ни о больных людях, ни о больных вещах. А ведь это очень, очень плохо! Верно ведь? Так что заботиться — это и есть наша профессия, понимаешь? Заботиться о вещах, заботиться о людях, заботиться друг о друге. Кто же еще будет этим заниматься? Деревья? Река? Животные? Все они делают лишь то, что им свойственно изначально, следуя своей природе. Но ведь и мы существуем в этом мире, так что нам просто необходимо научиться жить здесь, правильно вести себя и стараться сохранить тот порядок, при котором всем в этом мире найдется свое место. Весь остальной мир свое дело знает. Знает Одного и Множество, знает Дерево и Листву. А мы, люди, знаем лишь то, что нам нужно многому учиться. Учиться понимать окружающий мир, слушать его, разговаривать с ним, толковать его. И если мы, Толкователи, не будем рассказывать людям о мире, то они не узнают его как следует. Да и сами мы его не узнаем. И потеряемся в нем, вымрем. Но толковать наш мир нужно правильно, правдиво. Понимаешь? И нужно непременно заботиться о нем. Только тогда его и поймешь. Только тогда и сумеешь рассказать о нем правду. Вот что в нашем мире пошло не так — там, внизу, когда довза стали говорить о мире не правду. Начали лгать. Выдумали всяких «верховных мазов», всяких фальшивых мунанов! Сказали всем, что истина ведома только им одним, что правильно толковать умеют только они, а остальные должны молчать или рассказывать людям ту ложь, которую они, довза, выдумали. Предатели, лихоимцы! Они сбили людей с пути ради собственного обогащения! Они богатеют за счет своей лжи, эти «хозяева жизни»! Ничего удивительного, что весь мир будто замер. Ничего удивительного, что вся власть оказалась в руках полиции!