Толковая Библия. Ветхий Завет и Новый Завет

Лопухин Александр Павлович

Благоустроив церковные дела на Востоке, апостол опять отправился на Запад и на этот раз, по преданию, проник даже в Испанию, куда уже давно устремлялась мысль апостола (Рим 15:24). Этот далекий Иберийский полуостров в то время считался такой же страной чудес, какой впоследствии считалась для Старого Света новооткрытая Америка. Сказочные богатства страны привлекали к ее берегам многочисленных переселенцев и промышленников, и скоро дикая страна с ее жалкими лачугами туземных дикарей покрылась цветущими городами и прорезана была великолепными римскими дорогами. Иберийцы быстро освоились с римской культурой, восприняли римский язык и римские обычаи, и из среды их стали выходить известные мыслители и писатели, каковым был между другими и знаменитый философ Сенека, уроженец испанского города Кордубы. Такая страна представляла богатое поприще и для христианской проповеди, и ее, по преданию, принес сюда великий апостол народов, желавший в точности исполнить заповедь своего Божественного Учителя, повелевавшего идти научить все народы – до края земли.

Пребывание ап. Павла в Испании не только было новым успехом Царства Божия в мире, но и послужило в руках промысла Божия средством сохранения жизни апостола от великой опасности, которой она несомненно подверглась бы, если бы он остался в Риме. Около этого именно времени в Риме разразилась страшная буря, поднятая языческим миром против христианства. Безумство Нерона, который год от года все более превращался

в страшное чудовище порока и всякой гнусности, завершилось в десятый год его царствования ужасным пожаром, который в годовщину сожжения Рима галлами вновь превратил столицу мира в груду пепла и развалин. Народ выведен был этим ужасным бедствием из терпения и жаждал мщения. В народе ходила зловещая молва, что виновником страшного бедствия будто бы был сам Нерон, который не только не принимал никаких мер к прекращению разрушительной стихии, но с высоты своей дворцовой башни в полном театральном одеянии, в виду грозного зрелища воспевал взятие Трои. Мало того, после пожарища он не только не предпринимал каких-либо мер к облегчению бедственной участи жителей, но воспользовался пожаром для того, чтобы захватить возможно больше пустопорожнего места, на котором и стал с безумной роскошью возводить себе так называемый «золотой дом», заявляя, что теперь-то он наконец обзаведется помещением хотя сколько-нибудь приличным его человеческому достоинству. Все это невольно содействовало зарождению и распространению подозрения в виновности Нерона в этом ужасном бедствии. Опасность, очевидно, грозила страшная, от которой не могли бы спасти императора никакие силы окружавшей его преторианской гвардии. Нужно было отвратить эту опасность, и Нерон с сатанинским бессердечием свалил всю вину на невиннейших и смиреннейших из людей, именно на римских христиан, с которыми он уже знаком был отчасти из суда над ап. Павлом. Народ жаждал мщения, и лишь только указаны были ему эти его мнимые враги, как обрушился на них с истинно зверским ожесточением и кровожадностью. Сам Нерон стал во главе этого гнусного злодейства, и улицы, только что опустошенные пожаром, обагрились кровью тысячей ни в чем не повинных людей. И к стыду человечества, в этой ужасной бойне невинных людей приняли участие не только чернь, но и (по крайней мере нравственно) просвещеннейшие люди того времени. Повествуя об этом избиении христиан, просвещенный римский историк Тацит не преминул высказать при этом несколько самых гнусных клевет на христиан, о которых он, очевидно, имел лишь весьма смутные представления. «Нерон, – по словам Тацита, – подверг обвинению и мучил самыми изысканными наказаниями класс ненавидимых за свои гнусности людей, которых простой народ называл христианами. Христос, основатель этой секты, был казнен во время царствования Тиверия прокуратором Понтием Пилатом, и пагубное суеверие, подавленное на время, начало возникать опять не только в Иудее, где особенно укоренилось это зло, но даже в городе, куда со всех сторон стекается все ужасное и постыдное и находит себе приверженцев». Высокомерное презрение воспрепятствовало Тациту хорошенько познакомиться с верой и жизнью христиан, и говоря о них, он ограничивается лишь самыми безосновательными обвинениями против них. Он говорит о их учении как диком и постыдном, хотя оно дышало миром и чистотой; он обвиняет их в том, что они одушевлены неискоренимой ненавистью, между тем как основной истиной их учения было всеобщее человеколюбие. «Народ, – говорит он, – назвал их христианами», хотя они, по его мнению, и неповинны во возводимом на них обвинении в качестве мятежных поджигателей, за что их и предавали мучительной смерти, все-таки они в его глазах представляли собой такой класс преступных и гнусных сектантов, которых можно было относить к одному разряду с худшими подонками римского общества. Затем Тацит говорит, что сначала «схвачены были те, кто признавались (в принадлежности к христианству), и затем по их показаниям осуждено было громадное множество их не столько по обвинению в поджигательстве, сколько за их человеконенавистничество». Тут, очевидно, знаменитый римский историк совершенно вторил молве уличной черни и, обвиняя христиан в человеконенавистничестве, явно смешивал их с иудеями, которых он в другом месте обвинял именно в том, что они «враждебны ко всем, кроме самих себя». Но он вместе с тем дает и страшную картину самого гонения. «Для казни над ними, – говорит он, – применены были всевозможные издевательства. Покрыв их шкурами диких животных, их отдавали на съедение бродячим собакам или пригвождали к крестам; бросали в огонь и сжигали после сумерек в виде ночной иллюминации. Нерон предложил для этих зрелищ свои собственные сады и устроил конный бег на колеснице, сам смешиваясь с чернью, в одежде всадника, или разъезжая посреди нее. Отсюда, как ни виновны были жертвы и как ни заслуживали самых худших наказаний, к ним начало проявляться чувство сострадания, так как народ сознавал, что они приносились в жертву не ради общественного блага, а лишь с целью удовлетворить дикую кровожадность единичного человека». Там, где теперь вздымается громадный храм ап. Петра, некогда были сады Нерона. В эти ужасные дни они были запружены торжествующими толпами народа, среди которого в своем легкомысленном унижении скакал император, а по всем сторонам невинные люди медленной смертью умирали на позорных крестах. Вдоль аллей этих садов в темные осенние ночи горели ужасные факелы, под которыми почва чернела и багровела от потоков дымящейся крови: каждым из этих живых факелов был мученик-христианин в своем огненном одеянии. В то же время в находившемся амфитеатре на виду 22 000 зрителей голодные собаки растерзывали на куски некоторых из лучших и чистейших мужей и жен, с гнусной изобретательностью закутанных в шкуры медведей или волков! Так Нерон крестил в крови мучеников город, которому предстояло в течение веков быть столицей целой половины мира!

Хотя ап. Павел и избег главной бури гонения на христиан и мог еще несколько времени продолжать свою деятельность по распространению Евангелия и утверждению церквей, но, видимо, приближался и его конец. Гонение, воздвигнутое на христиан в Риме, нашло сочувственный отголосок и во многих провинциальных городах, где различные представители римской власти, рабски прислушиваясь к пульсу общественной жизни в самом Риме, подобострастно подражали ему и во вверенных их управлению городах, чтобы выказать свое усердие на службе кесарю. Неудивительно, что положение христиан после этого повсюду сделалось тяжелее и опаснее, так как они стали повсюду возбуждать против себя подозрение и вражду, и последняя делалась тем более дерзкой, что всегда могла рассчитывать на поддержку власти. Этим не преминули, конечно, воспользоваться злейшие враги ап. Павла, и по возвращении его с далекого Запада на Восток приняли все меры к удовлетворению своей ненависти к нему. Когда он вновь посетил Ефес, то некий медник Александр, вероятно из числа тех ремесленников и художников, которые уже раз жаждали крови апостола и произвели страшное смятение в городе, указал на него властям как на опасного врага общественного спокойствия (2 Тим 4:14–15). Вследствие этого апостол был вновь арестован и опять в узах отправлен в Рим. Там он уже не пользовался такой сравнительной свободой, как это было при первых узах, потому что на христиан смотрели как на опасных государственных преступников. Но даже и в этом тяжелом положении апостол продолжал свою проповедь всем, кто только

приходил с ним в соприкосновение, и приобрел еще нескольких обращенцев (2 Тим 4:21). По улицам Рима между тем все еще громко раздавался яростный крик черни, требовавшей преследования христиан. «Ко львам христиан!» – этот крик сделался как бы девизом уличной черни со времени великого пожара. Поэтому и суд над апостолом не мог откладываться надолго. Но нужно иметь в виду, что несмотря на возбужденность страстей, римский суд сохранял свое строгое беспристрастие, каким он прославился по всему миру и какое не раз испытывал и ап. Павел. Разбирательство его дела должно было совершиться по всем правилам римского судопроизводства. Как римский гражданин, апостол мог лично защищать свою невинность, и так как налицо не оказалось достаточных свидетельств для решения дела, то суд над апостолом был отсрочен на некоторое время, и апостолу пришлось опять пойти в мрачную темницу для ожидания своей участи. Из этой темницы он написал свое последнее послание, именно второе послание к своему возлюбленному Тимофею. Напомнив ему о том, чтобы он «возгревал полученный им через рукоположение дар Божий», апостол повторил свое предостережение против непотребного пустословия таких лжеучителей, как Именей и Филит, равно и предсказывал о том, какие еще тяжкие дни ожидают церковь. Затем, говоря о своем положении, апостол прямо заявляет, что он уже становится жертвой, и время его отшествия настало. «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил. А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем возлюбившим явление Его».

Указав на свое томительное одиночество, так как все его сотрудники, за исключением Луки, разошлись по разным странам, он просил Тимофея прийти к нему возможно скорее и взять с собой Марка, который оказался ему нужен для служения. Вместе с тем апостол наказывал Тимофею, что когда он пойдет, то захватил бы с собой и фелонь, который он оставил в Троаде у Карпа, и книги, особенно кожаные. Затем, предостерегая Тимофея от Александра-медника, причинившего апостолу столько зла, он заканчивает передачей приветствия от новообращенных им братий – Еввула, Пуда, Лина и Клавдия. «Господь Иисус Христос со духом твоим. Благодать с вами. Аминь».

Неизвестно, успел ли Тимофей застать ап. Павла еще в живых. Дело его подверглось новому разбирательству, и на этот раз большинство судей, быть может, под давлением черни, склонилось к обвинительному приговору, и ап. Павел осужден был на обезглавление. Мученическая кончина его совершилась в 13-й год царствования Нерона, именно 29 июня, каковой день и чтится церковью как День памяти величайшего из апостолов вместе с его собратом – апостолом Петром, потерпевшим мученичество в один день с ним.

Так закончил свою жизнь великий апостол народов, послуживший Евангелию более всех других апостолов. Это был поистине избранный сосуд Божий, в котором вложены были самые великие и разнообразные дары. «Многим и другим святым давал Бог великие дарования, – говорит один новейший жизнеописатель ап. Павла, – но ни один еще святой Божий не достигал такой высоты в стольких дарованиях, никогда не получал даров Святого Духа в столь щедром излиянии, не носил в своем смертном теле столь очевидную печать Господа. В течение своей жизни он был отнюдь не позади верховнейших из апостолов и, несомненно, величаво вздымается над величайшими из всех святых, которые когда-либо с того времени старались следовать его примеру в служении и преданности Господу».

Оставленные им после себя послания сделались одним из неисчерпаемых источников истинного богопознания и духовного назидания, и христианский мир справедливо почитает в нем своего величайшего учителя, перед которым бледнеют все другие последующие деятели на ниве Божией.

Отдел девятый

Завершение апостольского века

ХLVI

Апостольская деятельность и мученическая кончина ап. Петра. Соборные послания ап. Петра. Деятельность других апостолов

Одновременно с ап. Павлом потерпел мученическую кончину и ап. Петр, который таким образом закончил свою апостольскую деятельность также в столице того языческого мира, первенцев которого он некогда первый принял в церковь Христову. Но он, как известно, скоро должен был уступить поприще деятельности среди языческого мира тому, кто специально был призван быть апостолом язычников, и действительно, он скоро всецело предоставил это великое поприще ап. Павлу и сам стал почти исключительно проповедовать Евангелие среди иудеев как Палестины, так и других стран. Как один из верховных апостолов, он хорошо был известен всем главным церквам. В Коринфе при разделении местных христиан на партии одна ставила на своем знамени имя Петра или Кифы. Он основал несколько церквей в различных областях Малой Азии и для утверждения их в вере обращался к ним с посланием, в котором между прочим поименовывает и сами страны. Именно он обращался с посланием к «пришельцам, рассеянным в Понте, Галатии, Каппадокии, Асии и Вифинии, избранным» (1 Петр 1:1). Этим указанием отчасти определяется то апостольное поприще, которое он проходил. Но он не ограничивался и этими странами, и в своей апостольской ревности проник даже в Вавилон, чтобы и в этой стране пленения возвестить своим единоплеменникам истину Евангелия. По свидетельству Иосифа Флавия, в Вавилонии было множество поселений иудейских, которые славились своим богатством и щедрыми приношениями храму. Последние были так ценны, что, по свидетельству того же историка, требовались две крепости для охранения их, и когда эти приношения отправлялись в Иерусалим, то их сопровождало несколько тысяч иудеев, чтобы обезопасить их от разбойнического нападения парфян. Проповедь ап. Петра среди вавилонских иудеев сопровождалась благословенным успехом, и в своем первом послании он передает малоазиатским церквам и приветствие от «церкви в Вавилоне», которую он называет «избранной». Из этого же послания видно, что сотрудниками его в это время были Силуан и Марк, которые были в свое время и сотрудниками ап. Павла. Это обстоятельство показывает, какое тесное общение существовало между апостолами и как они, действуя, так сказать, на противоположных концах мира, находились в постоянных сношениях через одних и тех же сотрудников и соработников на евангельской ниве.

Уже в преклонных летах ап. Петр, как бы следуя за общим течением жизни, стремившейся к Риму как к центру, отправился в столицу мира. О пребывании его там существуют только неясные предания. По учению Римской церкви, он будто бы был первым епископом Рима и епископствовал двадцать пять лет. Но это учение находится в явном противоречии с очевидными хронологическими данными, показывающими, что апостол прибыл в Рим только незадолго до смерти. Главными событиями во время его пребывания в Риме были, согласно с позднейшими сказаниями, совершенные им обращения Филона и сенатора Пудента с его двумя дочерьми Праксидой и Пуденцианой, и его публичное состязание с Симоном-волхвом.

Этот обманщик, потерпев неудачу в воскрешении умершего юноши (каковое чудо было совершено ап. Петром), наконец попытался обольстить народ уверением, что он подымется на небо. Но по молитве апп. Петра и Павла он был оставлен поддерживавшими его демонами и грохнулся на землю, разбившись в кровь. Во время Неронова гонения ап. Петр будто бы по настойчивым просьбам христиан хотел удалиться из Рима. Но когда он вышел за Капенские ворота, то встретил Господа, несущего свой крест, и спросил Его: «Господи, куда Ты идешь?» – «Я иду в Рим, – сказал Христос, – вновь потерпеть распятие за тебя».