Том 1. Дживс и Вустер
Шрифт:
— Берти, мы должны действовать, — взволнованно выпалил Клод. — Надо что-то придумать, иначе мы влипли!
— А что случилось?
— Не что, а кто: Г. Хейворд, — мрачно сказал Юстас. — Участник из Нижнего Бингли.
— Мы его с самого начала не принимали в расчет, — сказал Клод. — Проглядели его. Вот всегда так. Стеглз его проглядел. Мы все его проглядели. А сегодня утром проезжаем мы с Юстасом через Нижний Бингли и видим: в церкви венчание. Надо, думаем, зайти проверить, в какой Г.Хейворд форме, вдруг это темная лошадка.
— Слава Богу, что мы там оказались, — сказал Юстас. — Он толкнул речь на двадцать шесть минут — Клод засек по своему хронометру. И это на деревенской свадьбе! Представляешь, что будет, когда он развернется по-настоящему?
— У нас только один выход, Берти, — сказал Клод. — Ты должен выделить дополнительные средства, нам нужно подстраховаться и поставить на Хейворда.
— Но…
— Это наш последний шанс.
— Мы столько поставили на Хеппенстола — а теперь все псу под хвост!
— Но что же делать? Ты же не станешь утверждать, что наш преподобный в состоянии выиграть у Хейворда при такой форе?
— Вот оно, нашел! — воскликнул я.
— Что ты нашел?
— Я понял, как обеспечить выигрыш фавориту. Сегодня же загляну к Хеппенстолу и попрошу в качестве личного одолжения прочесть в воскресенье его коронную — «О любви к ближнему».
Клод и Юстас посмотрели друг на друга, как те парни в стихотворении, — «в немом оцепенении [123] ».
— Послушай, а ведь это выход! — сказал Клод.
— Причем гениальный выход, — сказал Юстас. — Кто бы мог подумать, Берти, что ты на такое способен.
123
…в немом оцепенении — цитата из стихотворения Джона Китса «Сонет, написанный после прочтения Гомера в переводе Чапмена».
— И все же… — сказал Клод. — Допустим, эта проповедь и вправду нечто, но четыре минуты форы…
— Ничего страшного, — возразил я. — Я сказал, что проповедь на сорок пять минут, но я ошибся. Теперь я вспомнил, что никак не меньше пятидесяти.
— Тогда действуй! — сказал Клод.
Вечером я все уладил. Старик Хеппенстол с радостью согласился. Он был польщен и тронут тем, что я до сих пор помню его проповедь. Признался, что ему давно хочется снова ее прочесть, но он опасается, не длинновата ли она для сельской паствы.
— В наше суетное время, мой дорогой Вустер, — сказал он, — даже деревенские прихожане, которые не столь сильно заражены извечной спешкой, как столичные жители, даже они предпочитают проповеди покороче. Мы частенько спорим с моим племянником Бейтсом — к нему скоро перейдет приход моего давнего друга Спеттигью в Грэндл-бай-де-Хилл. Он считает, что в наш век проповеди нужно писать в форме яркого, краткого и доходчивого обращения к пастве, минут на десять—двенадцать, не более.
— Я и сам не люблю длинных речей, — сказал я. — Но при чем тут ваша проповедь «О любви к ближнему»? Уж ее-то длинной никак не назовешь.
— Целых пятьдесят минут.
— Не может этого быть!
— Ваше удивление, мой дорогой Вустер, для меня чрезвычайно лестно. Тем не менее, смею вас уверить, что именно столько эта проповедь длится. А может быть, ее стоит несколько сократить, как вам кажется? Так сказать, подрезать ветви и проредить крону? К примеру, я мог бы опустить пространный экскурс в проблему брачных отношений у древних ассирийцев.
— Оставьте все как есть, слово в слово, иначе вы все испортите, — совершенно искренне сказал я.
— Что ж, мне очень приятно, что вы так думаете, я непременно прочту эту проповедь в ближайшее воскресенье.
Я всегда говорил и буду повторять до конца моих дней, что делать ставки, не располагая достоверной информацией из конюшни, безрассудно, бессмысленно и просто глупо. Никогда не знаешь, что из этого выйдет. Если бы все придерживались золотого правила ставить на «заряженную» лошадь, [124] гораздо меньше молодых людей сбивались бы с пути истинного. В субботу утром, когда я доедал завтрак в постели, в комнату вошел Дживс.
124
«заряженная» лошадь — лошадь, которая приходит первой в результате тайного сговора жокеев.
— Мистер Юстас просит вас к телефону, сэр.
— Господи, Дживс, что стряслось, как вы думаете? Должен признаться, что к этому времени нервы у меня уже стали ни к черту.
— Мистер Юстас не просветил меня на этот счет, сэр.
— Как вам показалось, он чем-то встревожен?
— Судя по голосу — в высшей степени, сэр.
— Знаете, что я думаю, Дживс? Наверняка что-то случилось с фаворитом.
— А кто фаворит, сэр?
— Мистер Хеппенстол. У него все шансы на победу. Он собирается прочесть свою знаменитую проповедь «О любви к ближнему» и должен опередить прочих участников с большим отрывом. Боюсь, с ним что-то случилось.
— Вы все узнаете, если поговорите по телефону с мистером Юстасом, сэр. Он ждет.
— И в самом деле!
Я накинул халат и вихрем промчался по лестнице в холл. Едва я услышал голос Юстаса, я понял: мы влипли. В голосе Юстаса звучала мука.
— Берти?
— Да, привет.
— Целый час тащишься к телефону! Слушай, Берти, все накрылось. Фаворит спекся.
— Не может быть!
— Увы. Всю ночь кашлял у себя в конюшне.
— Этого только не хватало!
— Случилось то, чего мы боялись. У него сенная лихорадка.
— Черт бы его побрал!
— Сейчас у него врач, и через несколько минут его официально вычеркнут из списка участников. Вместо него на старт выйдет младший священник прихода, а на него надежды никакой. За него предлагают сто против шести, и никто до сих пор не поставил. Что будем делать?
Я молча обдумывал ситуацию.
— Послушай, Юстас, сколько сейчас дают за Г. Хейворда? — спросил я.
— Всего четыре к одному. Думаю, произошла утечка информации, и Стеглз что-то пронюхал. Вчера вечером он вдруг резко снизил расценки.