Том 1. Дживс и Вустер
Шрифт:
— У мисс Хемингуэй? Мисс Хемингуэй?! Но… Но как оно к ней попало?
— Как? — повторил я. — Она его украла. Стащила! Слямзила! Потому что она воровка и именно так зарабатывает на жизнь — знакомится с простаками в гостиницах и похищает их драгоценности. Я не знаю, под какой кличкой она прославилась в воровском мире, но ее прелестный братец, который носит пасторский воротничок с застежкой сзади, известен в криминальных кругах как Святоша Сид.
Она растерянно захлопала глазами.
— Мисс Хемингуэй — воровка! Я… Я… — Она запнулась и взглянула на меня в полном недоумении. — Но как тебе удалось вернуть жемчуг, дорогой Берти?
— Неважно, — небрежно бросил я. — У меня свои методы. — Я собрал в кулак все отпущенное мне Богом мужество, прошептал про себя краткую молитву и вмазал ей, что называется, от души и по первому разряду.
— Должен вам сказать, тетя Агата, — сурово произнес я, — что вы вели себя чертовски неосмотрительно. В каждой комнате отеля висит объявление, что у управляющего имеется сейф, куда следует помещать ювелирные украшения и прочие ценности, но вы легкомысленно пренебрегли этим советом. И к чему это привело? Первая же воровка, появившаяся в отеле, вошла в номер и украла ваш жемчуг. А вы, вместо того чтобы признать свою вину, набросились на ни в чем не повинного управляющего. Вы были к нему страшно несправедливы.
— Да-да, — простонал бедняга.
— А эта несчастная девушка? Ей бы надо возбудить дело о… ну, вы понимаете, о чем… и содрать с вас изрядную сумму.
— Mais oui, mais oui, c'est trop fort! [107] — поддержал меня разбойник с бакенбардами, а в глазах горничной мелькнула надежда, словно первый робкий луч солнца сквозь грозовые тучи.
— Я ей возмещу, — окончательно сдалась тетя Агата.
— И лучше это сделать немедленно. Если дело дойдет до суда, у вас нет никаких шансов, и на ее месте я потребовал бы двадцать монет, не меньше. Но это еще не все: вы бросили тень на доброе имя этого честного человека и пытались подорвать репутацию его гостиницы.
107
Да-да, это просто неслыханно! (франц.).
— Да, черт дери! Это очень плохой! — закричал бакенбардист. — Вы легкомысленная старый дама. Вы говориль дурно про моей отель. Завтра вы съезжать из моей отель, разрази меня молний!
И много еще чего в том же духе, прямо сердце радовалось его слушать. Наконец, вдоволь отведя душу, он ушел и увел с собой горничную, в ладошке которой была крепко зажата хрустящая десятка. Я думаю, они с предводителем разбойников потом ее поделили. Ни один управляющий французского отеля не в состоянии спокойно смотреть, как деньги плывут мимо него в чужой карман.
Я повернулся к тете Агате. Вид у нее был такой, словно на нее сзади налетел курьерский поезд, когда она мирно собирала на рельсах ромашки.
— Мне не хочется сыпать вам соль на раны, тетя Агата, — ледяным тоном сказал я, — но не могу не отметить, что ожерелье украла та самая особа, на которой вы пытались меня женить с самого первого дня моего приезда. Боже милостивый! Ведь если бы вам удалось настоять на своем, у меня могли бы родиться дети, способные стащить часы из жилетного кармана у родного отца, пока он качает их на коленях. Я не злопамятный, но, надеюсь, вы теперь, если вздумаете меня женить, подойдете к делу с большей осмотрительностью.
И, бросив на нее уничтожающий взгляд, я резко повернулся и вышел из номера.
.— «Часы бьют десять, ночь ясна, жизнь прекрасна», Дживс, — сказал я, снова оказавшись в моем милом уютном номере.
— Мне доставляет большое удовольствие это слышать, сэр.
— Я думаю, Дживс, двадцать монет вам не помешают…
— Благодарю вас, сэр.
Мы помолчали. Потом… это решение далось мне не без труда, но я заставил себя это сделать. Я размотал кушак и протянул его Дживсу.
— Вы хотите, чтобы я его выгладил, сэр?
Я в последний раз с горечью взглянул на малиновую ленту. Эта вещь была мне очень дорога.
— Нет, — сказал я. — Заберите его совсем — можете отдать нуждающимся и малоимущим. Я его больше никогда не надену.
— Большое спасибо, сэр, — сказал Дживс.
Глава V УДАР ПО САМОЛЮБИЮ ВУСТЕРОВ
Все, что мне нужно для счастья — это спокойная жизнь. Я не из тех, кто места себе не находит или впадает в уныние, если за день с ним не приключится чего-то необыкновенного. По мне — чем тише, тем лучше. Регулярное питание, время от времени хороший мьюзикл, да пара-тройка закадычных приятелей для совместных выходов — о большем я не прошу.
Вот почему это событие, нарушившее мерное течение моей жизни, так неприятно на меня подействовало. Смотрите сами. Я вернулся из Ровиля с уверенностью, что отныне ничто не нарушит мой покой. Тете Агате, думал я тогда, потребуется не меньше года, чтобы оправиться после провала с Хемингуэями, а кроме тети Агаты досаждать мне некому. Словом, будущее рисовалось мне безоблачным и небеса голубыми.
Я и не предполагал, что… Впрочем, послушайте, что случилось, и скажите: о какой спокойной жизни может после этого идти речь?
Раз в год Дживс берет отпуск и сваливает на пару недель на море, или еще куда-нибудь, для восстановления угасших сил. Мне, конечно, нелегко обходиться без Дживса. Но приходится терпеть, и я терплю; к тому же он обычно подбирает какого-нибудь приличного малого, чтобы тот заботился обо мне в его отсутствие.
Вот в очередной раз подошло время отпуска, и Дживс на кухне давал руководящие указания своему дублеру. Мне понадобилась почтовая марка, и я вышел из комнаты, чтобы попросить у Дживса. Дверь на кухню он сдуру оставил открытой, и я еще в коридоре, к ужасу своему, услышал, как он говорит:
— Вам понравится мистер Вустер. Весьма приятный и любезный молодой джентльмен, но вот что касается ума… Умом он не отличается, его интеллектуальные ресурсы весьма незначительны.
Ну, что вы на это скажите?
Строго говоря, я, наверное, должен был бы ворваться на кухню и в недвусмысленных выражениях отчитать наглеца. Но, боюсь, не родился еще человек, который способен в недвусмысленных выражениях поставить на место Дживса. Я лично даже и не пытался. Я подчеркнуто холодно попросил подать мне шляпу и трость и выкатился на улицу. Но слова его занозой засели в памяти. Мы, Вустеры, не из забывчивых. Вернее, мы легко забываем назначенные встречи, дни рождения; забываем отправить письма, и все такое, но не такие вопиющие оскорбления.