Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы
Шрифт:
– Совершенно точно, – подтверждает молодой офицер. – Военные действия в Ярославле закончены. В городе устанавливается порядок. Никакой опасности для лояльно настроенного населения нет.
Прижавшись к матери, обхватив руками ее теплую шею, Ленька с ненавистью смотрит на этого надутого щеголя, на его пухлые, румяные щеки, на его прилизанные, нафиксатуаренные виски, на большие белые руки, которые поминутно поправляют то портупею, то пояс, то кобуру на нем.
– Скажите, – спрашивает кто-то. – А правда, что в Москве и в Петрограде
– Насколько мне известно, не только в Москве и в Петрограде, но и по всей стране.
– Да что вы говорите?!
– Значит, и в самом деле можно покидать это подземелье?
– Можно, господа, можно, – говорит человек с цепочкой. – Незачем вам здесь чахотку наживать. Правда, не посетуйте, порядка у нас в гостинице пока немного. Прислуги, видите ли, не хватает. Разбежались. Но завтра с утра, не беспокойтесь, все это наладим.
Перед уходом он еще раз обращается к обитателям подвала:
– Кстати, поимейте в виду, господа: завтра с утра открываем ресторан. Милости просим. Чем богаты, тем и рады.
– Действительно кстати, – отвечают ему. – А то уж мы тут на пищу святого Антония переходим.
– Только такое условие, господа, – улыбаясь говорит в дверях старик. – На радостях завтрашний день угощаю всех за свой счет.
Провожаемый шутливыми аплодисментами и криками «ура», он выходит на лестницу. Вместе с ним уходит и офицер.
– Кто это? – спрашивают вокруг.
– Да неужто ж вы не знаете, господа? – обиженным голосом говорит всезнающий бородач. – Это ж Поярков, хозяин гостиницы.
– А молодой?
– А молодой – его сынок. Академик.
– Как академик?
– А так. Учился в Москве в Петровской сельскохозяйственной академии. В войну был прапорщиком. При Керенском до подпоручика дослужился. А нынче приехал к отцу на каникулы и – вот, пожалуйста, угодил, так сказать, прямо к светлому праздничку.
– А погоны он что, с собой привез? – спрашивает кто-то. – Студенты-петровцы, насколько мне известно, погон не носят.
– Значит, уж где-нибудь прятал. Своего часа ждал.
– Погоны что! А вот где они пушку взяли?!
…Тем временем Александра Сергеевна, уложив Леньку на приготовленную из ящиков постель и пристроившись рядом, вполголоса распекала мальчика.
– Нет, дорогой, – говорила она. – Это невозможно. Придется мне, как видно, и в самом деле привязывать тебя за веревочку…
– Привяжи! Привяжи! Пожалуйста! – шептал Ленька, прижимаясь к матери и чувствуя, как мягкая прядка ее волос щекочет его щеку. В эту минуту он только этого и хотел – чтобы всегда, каждый час и каждое мгновенье быть рядом с нею.
– Простудился небось, безобразник?
– И не думал.
– Господи, даже градусника нет. А ну, покажи лобик. Нет… странно, температуры нет. Ну, давай спать, наказание ты мое!..
В подвале уже устраиваются на ночь. То тут, то там вспыхивают и гаснут свечные
– А мы не пойдем? – спрашивает Ленька.
– Куда ж на ночь?.. Подождем до завтра. Там видно будет.
– Мама, значит, большевиков уже нет больше?
– Как видишь, говорят, что нет.
– И в Петрограде?
– Говорят, что и в Петрограде восстание.
– А в Чельцове?
– Боже мой, не разрывай мне сердца. Спи, пожалуйста!
Но Ленька не может спать. Он думает о Петрограде, вспоминает Стешу, – где она сейчас и что с ней? Думает о Кривцове, о Васе и Ляле, оставшихся на руках няньки. Вспоминаются, наплывая одно на другое, события дня. Ему кажется, что прошла вечность с тех пор, как он лежал в постели и читал «Тартарена из Тараскона»… А ведь это было лишь сегодня утром. Светило солнце, за окном шумел город, старик нищий кричал «матка боска», и все было так хорошо, мирно и спокойно.
– Не вертись, пожалуйста, Леша. Ты мешаешь мне спать, – сонным голосом говорит Александра Сергеевна.
– Штаны колются, – бормочет Ленька.
Он уже засыпает, и вдруг вспоминается ему его черная реалистская шинель и черная с апельсиновыми кантами и с латунными веточками на околыше фуражка… Господи, неужели действительно они пропали? Неужели ему теперь всю жизнь придется ходить таким халатником, как назвал его давеча этот молодой человек в клетчатой куртке?..
– Мама, – говорит он вдруг, приподнимаясь над подушкой.
– Ну?
– Ты спишь?
– Боже мой!.. Нет, это невозможно!..
– Мамочка, – шепчет ей в ухо Ленька, – ты знаешь, а ведь я видел того, клетчатого…
– Какого клетчатого?
– Ну, того, который тебя провожал наверх.
Александра Сергеевна молчит. Но Ленька чувствует, что мать проснулась.
– Где? – говорит она очень тихо.
– Он здесь, в гостинице… У себя в номере…
– Не шуми!.. Ты разбудишь соседей. Ты говорил с ним?
– Да. Ты знаешь, у него, оказывается, дядя в Америку уехал…
– Куда?
– В Америку. В Центральную… Это где? Там, где Мексика, да?
– Да… кажется… Только ты, милый, никому не говори об этом.
– О чем?
– О том, что ты видел здесь этого человека. Понял?
– Понял. Он тоже просил не говорить. Он сказал, что ты – хорошая. Ты слышишь?
Александра Сергеевна долго молчит. Потом, обняв мальчика за шею, она крепко целует его в лоб и говорит:
– Спи, детка!.. Не мешай соседям.
И Ленька засыпает.
…Хозяин гостиницы не обманул. Утром пили чай в ресторане, где все было как в мирное время – мельхиоровая посуда, пальмы, ковры, белоснежные скатерти, официанты в полотняных фартуках… Сам Поярков стоял за буфетной стойкой и, улыбаясь, кланяясь, приветствовал входящих гостей.