Том 1. Шпион, или Повесть о нейтральной территории
Шрифт:
— Может быть, у тебя есть доказательства, несчастный, которые убедили бы главнокомандующего в твоей невиновности? — спросил майор, придя в себя от изумления, вызванного словами разносчика.
Бёрч дрожал, волнуемый противоречивыми чувствами. Лицо его покрылось мертвенной бледностью. Он вытащил из-за пазухи жестяную коробочку и открыл ее — там лежал маленький клочок бумаги. Мгновение глаза разносчика были прикованы к этой бумажке, затем он протянул ее Данвуди, но вдруг отдернул руку и сказал:
— Нет... Это умрет вместе со мной. Я помню условия моей службы и не куплю жизнь тем, что нарушу их... это умрет вместе со мной.
— Отдай бумагу, и, быть может, тебя помилуют! — воскликнул Данвуди, полагая, что
— Это умрет вместе со мной,— повторил Гарви, и его бледное лицо озарилось каким-то удивительным сиянием.
— Схватить изменника, вырвать у него тайну!— закричал майор.
Приказ поспешили исполнить, но разносчик оказался проворнее: он мигом проглотил бумажку. Офицеры, пораженные, замерли, а доктор воскликнул:
— Держите его, я дам ему рвотного.
— Не надо,— рассудил Данвуди, останавливая рукой доктора,— если его преступление велико, таким же будет и наказание.
— Ведите меня,— произнес Гарви и, сбросив с плеч тюк, с непостижимым достоинством пошел к дверям.
— Куда? — удивленно спросил Данвуди.
— На виселицу.
— Нет,— сказал майор, сам ужаснувшись своему решению.— Долг повелевает мне приказать казнить тебя, но, конечно, не так поспешно. Подготовься к ужасной смерти, она произойдет завтра, в девять часов утра.
Данвуди шепотом отдал распоряжение младшему офицеру и знаком велел разносчику следовать за ним. Так кончилось веселье за столом.
Офицеры разошлись, и вскоре воцарилась тишина, нарушаемая тяжелыми шагами часового, ходившего взад и вперед по мерзлой земле перед «Отелем Фленеган».
ГЛАВА XVII
Есть люди, чьи подвижные черты
Не могут утаить движений сердца;
У них надежда, жалость и любовь,
Как в зеркале, находят отраженье.
Но трезвый опыт учит нас скрывать
Тепло души за маской лицемерной,
Необходимой в этом мире лживом.
Офицер, которому Данвуди доверил разносчика, передал своего поднадзорного сержанту охраны. Подарок капитана Уортона не преминул оказать испытанное действие на молодого лейтенанта: все предметы вокруг покачивались и подпрыгивали у него перед глазами, и это навело его на мысль, что не мешало бы подкрепиться сном. Наказав сержанту не сводить глаз с арестованного, он закутался в плащ, растянулся на скамье перед камином и вскоре обрел желанный покой.
Позади дома стоял грубо сколоченный сарай; в глубине его была отгорожена небольшая каморка, служившая кладовой для мелких земледельческих орудий. Однако в те времена беззакония все, что имело какую-нибудь ценность, быстро растаскивали; когда же появилась Бетти Фленеган и окинула зорким взглядом этот уголок, она сразу же решила устроить там склад для своих пожитков и убежище для собственной особы. Туда же снесли запасы оружия и кое-какое имущество отряда. Все эти сокровища находились под надзором часового, шагавшего взад и вперед вдоль сарая, охраняя тыл штаб-квартиры. Другой солдат, стороживший неподалеку от дома и присматривавший за лошадьми офицеров, мог наблюдать за наружной стеной. Сарай был без окон и лишь с одной дверью, поэтому предусмотрительный сержант рассудил, что лучшего места для узника не найти — пускай себе сидит здесь до часа казни. Сержант Холлистер пришел к такому решению по многим причинам; одной из них было отсутствие маркитантки, которая пристроилась возле очага на кухне и любовалась во сне отрядом виргинцев, атакующим неприятеля, причем свист, исходивший из ее носа, она принимала за звуки горна. Вторая причина объяснялась взглядами сержанта на жизнь и на смерть, благодаря которым
Сопровождая Бёрча, сержант молча подошел к кладовой, которая должна была стать местом заключения; открыв одной рукой дверь, другой он поднял фонарь, чтобы осветить разносчику его тюрьму. Сержант уселся на бочонок с любимым напитком Бетти, жестом предложил Бёрчу сесть, на второй и поставил фонарь на пол. Некоторое время он внимательно смотрел на узника, а потом сказал:
— Судя по вашему лицу, вы встретите смерть как храбрый человек. Я привел вас в такое место, где вас никто не потревожит и вы сможете спокойно собраться с мыслями.
— Ужасное место для прощания с жизнью,— заметил Гарви, оглядывая с безучастным видом жалкую комнатушку.
— Не все ли равно,— возразил старый вояка,— где человек выстраивает свои мысли, чтобы произвести им последний смотр перед судом на том свете. У меня тут есть книжечка, я всегда ее почитываю, когда мы собираемся в бой, и полагаю, что в трудные минуты жизни она приносит большое утешение.
С этими словами он вытащил из кармана Библию и протянул ее разносчику. Бёрч взял книгу с должным почтением, но вид у него был рассеянный и глаза блуждали, из чего сержант заключил, что страх подавил все другие его чувства. И тогда, чтобы утешить разносчика, он повел такую речь:
— Если что-нибудь мучает вас, теперь самое время снять с души эту тяжесть... Если вы причинили кому-нибудь зло, поверьте слову честного драгуна, я протяну вам руку помощи, чтоб восстановить справедливость.
— Редкий человек не причинил кому-нибудь зла,— отозвался разносчик, снова бросив на своего стража рассеянный взгляд.
— Что верно, то верно... все мы грешны, но бывает, иногда сделаешь такое, о чем потом сожалеешь. Ведь не хочется умирать с тяжелым грехом на совести.
Гарви уже успел основательно разглядеть помещение, где ему предстояло провести ночь, но не нашел никаких путей к бегству. Надежда — чувство, которое последним покидает человеческое сердце, вот почему Гарви вдруг пристально посмотрел на сержанта. Он так уставился на его загорелое лицо, что тот опустил глаза перед этим испытующим взором.
— Меня учили складывать бремя грехов к стопам спасителя,— ответил разносчик.
— Оно, конечно, так,— согласился драгун,— но справедливость надо восстанавливать, пока не поздно. С тех пор как началась война, для страны настали времена, полные жестоких событий, и многие лишились своей кровной собственности. Моя чувствительная совесть с трудом мирится с этим, даже если чужое добро отбирают по закону.
— Эти руки,— сказал Гарви, протягивая свои худые, костлявые пальцы,— долгие годы трудились, но никогда не грабили.
— Вот и хорошо, если так,— произнес добродетельный солдат,— теперь это приносит вам, конечно, большое утешение. Есть три великих греха, и если ни один из них не лежит на совести, то человек, милостью божьей, может надеяться выдержать испытание и попасть на небо; эти грехи: грабеж, убийство и дезертирство.
— Благодарение богу,— с жаром воскликнул Гарви,— я никогда не лишал жизни своего ближнего!
— Когда убиваешь в честном бою, выполняешь только свой долг. Ежели дело неправое, вина за убийство, знаете сами, падает на нацию, и человек наказывается здесь, на земле, вместе со всем народом; но преднамеренное убийство в глазах господа бога почти то же самое, что дезертирство.