Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

1912 г.

Святая истина была в словах толпы: Ведь в Думе кто сидел? Помещики, попы. А с мужиком у них была какая спайка? Крест да нагайка!

1918 г.

Ни тьма, ни свет^*

Московским комитетом по делам печати арестованы №№ 86 и 87 «Утра России» за статьи: «Так было, так будет» и «Так было, но так не будет».

Ни тьма, ни свет, Ни да, ни нет, Ни рыба, ни жаркое, Ни дать, ни взять, – Ой, срам сказать, Читатель, что такое! Нам даст ответ Тот «комитет», Что кстати и некстати, И в день и в ночь, Всегда не прочь. Ударить по печати.

Газета^*

Конфискованы №№ 1 и 2 рабочей газеты «Правда».

«Слыхал?» – «Слыхал!» «Видал?» – «А не видал!» «Подумай: наша, брат, рабочая газетка!.. Чай, жиру не придаст хозяйским-то горбам!» «Да… Кой-кому не по зубам Конфетка». «А нам, гляди,

как выйдет впрок! Пойдем-ка-сь купим номерок». Пошли, по переулкам рыщут, Газету ищут. «Тьфу! Будто черт газетчиков посмел!» «Нашел газетчика, нашел!» И впрямь нашел, судя по бляхе медной; Стоит парнишка сам не свой, Весь бледный. «Газетку…» – «Братцы, всю унес городовой!» «Ой, прах его возьми!.. Теперь хоть волком вой… Ты шутишь аль взаправду?!» Нет, не шутил бедняк: Под глазом у него синяк За «Правду».

Опека^*

Помаялся вдовцом Фома немало, Когда жены не стало, – Но жил, терпел: авось бог детям даст судьбу. Гадал, не чувствовал: век и его короток. Сразила хворь Фому. Лежит Фома в гробу, Покинув на беду двух малышей-сироток. Толкуют мужики средь голого двора: Как быть с детьми? У них, помимо крова, Всего сиротского добра Одна корова. «Тьфу! – кто-то вдруг ругнулся сгоряча. – Несет нелегкая к нам Прова Кузьмича, Нет на него провалу!» Все знали Прова-богача За кулака и обиралу. Войдя во двор, Кузьмич заводит разговор, Что, дескать, для души он поработать хочет, О похоронах он немедля похлопочет; А что касается детей, То их хорошему вручить бы человеку, И сам Кузьмич готов по доброте своей С согласья общего малюток взять в опеку: «Что ж, братцы! Погрешил я вдосталь на веку, Так, может, грех какой я добрым делом смою. Уж я сироток опеку, Уж я их успокою!» Дивятся все, такой увидя оборот, – Стоят, разинув рот, И, кажется, упасть готовы в ноги Прову. Меж тем, пока очухался народ, Наш «опекун», не видевши сирот, Уводит со двора сиротскую корову!

«Союзники»^*

«Союзника» корил сановник, хмуря брови: «Взгляни назад: какое море крови! Взгляни вперед: какой зловещий мрак! Ты понимаешь ли, дурак: Все замыслы мои бесплодно гинут, Я осужден, оплеван, я покинут Разумными и честными людьми! А ты мне чем помог? Чем, прах тебя возьми? Едва не каждый день мне поднося иконы, Знамена да жетоны, Ты, утопая весь во лжи, Сулил мне доблестных „союзников“ „мильёны“. А где они? А где они, скажи?..» Упрекам нет конца. Сановник в гневе пылок. «Союзник» же то запыхтит, То закряхтит, То поскребет всей пятерней затылок, То пальцем ковырнет в носу…

* * *

Так я уж, так и быть, отечество спасу, Скажу сановнику открыто, Холопским душам не во гнев: «Поставь скорей казенное корыто, „Союзников“ набьется полон хлев!»

Правда, Кривда и Копейка^*

Издательство «Копейка», собрав газетчиков, предложило им не продавать «Правды».

(Из письма наборщика Х-с.) Нельзя сказать, в каком году Так повелось, но так ведется, Что Кривде с Правдой не живется, Что Кривда с Правдой не в ладу, И не одна она, злодейка: Союзник верный ей Копейка. Людьми подмечено давно: Копейка с Кривдой заодно! Имея общую лазейку, Они вдвоем всегда, везде. С тех пор как создал черт Копейку, Копейка с Правдой во вражде!

Поют^*

(Быль)

Рабочими организуются певческие хоровые общества.

Из рабочей жизни. Жена молодка, Красотка, К заводчику, как банный лист, Пристала: «Ах, мне нехорошо!.. Ах, я совсем устала!.. А ты – бесчувственный… буржуй, капиталист. Фу, гадкий, гадкий… Как есть тюлень! Ну, как не стыдно: целый день Все у тебя в уме расчеты да раскладки! Хотя на часик их забудь. Садись вот здесь… Вот так… Поговори со мною… Ну, приласкай меня… Склонись ко мне на грудь… Побудь, Как муж с женою!..» «Ох, матушка, не до того! Ведь ты ж не знаешь ничего. Не только у меня заботы, Что выкладки да в барышах расчеты. Ты не заметила: рабочие… поют! Поют с недавних пор, идя домой с работы. Так эти песни мне покою не дают! Попробовал певцов приструнить я построже, – Так нет, спокойны все: ни криков, ни угроз. Но стоит им запеть, как весь я настороже! И слов не разберешь, а жутко… И по коже, Поверишь ли, дерет мороз!»

* * *

Когда рабочий плачет, Тогда хозяин скачет, Когда ж рабочий весел, Хозяин нос повесил.

Рыболовы^*

Бывают же дела! Зовите это чудом, – Но вслед за православным людом Лиса посты блюла И в пост жила лишь рыбным блюдом. «Тут дело вкуса, мол, совсем не чудеса», Мне скажут. Я не прекословлю. Но дело в том: раз утречком Лиса Пришла к реке на ловлю. В струи прозрачные закинута леса С наживкой – мухой золотистой. Разнежилась Лиса на травушке росистой; Ан глядь – напротив Волк сидит на берегу, – Принес его нечистый! – Сидит и ни гу-гу:

Тихонько рыбу удит. Так делать нечего, себя Лисичка нудит И куму шлет привет. Кум корчит ей в ответ Подобие улыбки: «Желаем кумушке – наудить больше рыбки!» А рыбки нет как нет! В досаде Волк уж было забожился: «Уловец-то какой здесь был, кума, вчерась!..» И вдруг насторожился. За ним – Лиса. В реке резвился Меж двух крючков – Карась! От жадности у Волка ни терпенья, Ни совести, – он к рыбе держит речь: «Миляга, подь сюда! От ложного движенья Тебя хочу я оберечь. Пусть рыбы немы, да не глухи… Послушай-ка, держись подальше ты от мухи! Не то как раз нарвешься на крючок. Меж тем – гляди сюда: ну что за червячок Перед тобою вьется!» Лиса от бешенства трясется: «А, серый черт!.. Так знай: ты больше мне не кум, Подохнуть бы тебе от лихоманки! Карасик, положись на собственный свой ум. И муха и червяк – равно приманки. Да разница все ж есть, Какую съесть. Голубчик мой, я так толкую: Коль все равно тебе, какую Кончину живота обресть, Так выбирай из них любую; В рыбачью сеть ты можешь влезть, Узнаешь человечьи руки; Иль можешь смерть приять от щуки, Иль от другой какой помрешь ты штуки, Иль можешь за ничто пропасть, Живым попавши в волчью пасть!.. Сравни ж теперь, – а в выборе ты волен! – Таким концом ты можешь быть доволен? А мне ты попадись – тебе почет какой! Тебя я скушаю – уж похвалюсь заране! – Не прежде, как, обсыпанный мукой, Ты хорошо прожаришься в сметане!»

* * *

Карасик! Что тебе лукавый «рыболов»?! Не слушая его коварно-льстивых слов, Себе, а не врагу, в угоду Нырни поглубже в воду!

Кашевары^*

Хочет ли «Правда» вообще работать вместе с нами, так называемыми «ликвидаторами»? Мы ждем от «Правды» ответа.

(«Невский голос».) Взялась за ум рабочая артель: «Довольно быть нам сборищем случайным Да путаться по кабакам и чайным, Как все мы путались досель!» Артель единогласно К решению пришла: Кормиться всем из общего котла! Прекрасно. Добыт котел и выбран кашевар – Кривой Захар. А так как было ясно, Что не управиться Захару одному, Приставили к нему Двух пареньков охочих (Не дюже-то рабочих), Ерёму да Кузьму. Так надо же греху случиться: При первой же стряпне Пришлося по нужде Захару отлучиться, Когда со справою котел уж был в огне. Кузьма с Ерёмой тары-бары Да растабары: «Мы тоже кашевары!» «Ась, брат? Чай, надоть посолить». «И поперчить да маслица расплавить». «И молочком недурно б забелить». «А опосля кваском заправить». «Постой-ка, Кузя, виноват: Забыл подбросить я салат». Захар, вернувшися, не доглядел оплошки, Что там сварилося – бог весть! Артели ж довелося есть. Едва успев хлебнуть по три-четыре ложки Невиданной окрошки, Ребята наши – кто куда! Тошнит и рвет бедняг без меры, Как от холеры. Беда! А поварам грозит расправа За то, что вышла их еда – Еще бы ничего – бурда! – А то, как есть, отрава!

* * *

Ох, ликвидаторы! Что долго говорить! Нам с вами каши не сварить!

Поджигатели^*

Зубатовщина – не умирает.

(Из газет.) Не спится Прову Кузьмичу. В глухую ночь идет он к стражнику Фаддею. «Охти, беды! Совсем собою не владею. Скажи по совести, Фаддей, – я знать хочу: Уж я ль о батраках моих не хлопочу? Уж я ль им не радею? На деле, в помыслах, во всем пред ними чист! Скажу, как перед богом… А вот – гляди: подметный лист! Они ль, а может, так какой-то стрекулист, Грозят поджогом!» Печалуется Пров, – ему и невдомек, Что подметнул листок Не кто иной, как плут и бражник, Сам… стражник. Фаддей меж тем ворчит: «Да, милый, времена! Крушенье света, знать, приходит, старина! Антихрист сам никак стал сеять в людях злобу. Всяк только и глядит, где плохо что лежит. Одначе, чтоб самим не лезть врагу в утробу, Нам что-нибудь с тобой придумать надлежит… Смекай! Устроим-ка, Кузьмич, с поджогом… пробу!» Быть по сему. В ту ж ночь, домой вернувшись, Пров Средь сонного двора поджег вязанку дров. Дрова попалися – сырец, горели скудно, Так было загасить огонь совсем не трудно. Настала енова ночь. Фаддей вошел в удар: «А ну-ко-сь, подожги, Кузьмич, теперь амбар!» Кузьмич послушен. И в этот раз огонь – верней: почти пожар – Руками батраков был, хоть с трудом, потушен. У Прова пот на лбу. Пров крестится, благодарит судьбу. «Постой, – шипит Фаддей, – что ж, думаешь ты, даром Возились мы с дровами и с амбаром? Попробуем теперь поджечь избу». Поджег Кузьмич. Ан тут и вышла-то зарубка: Изба была стара, суха, Внутри все бревна – требуха, Огню податливы, что губка, – Как порох, вспыхнула изба. Напрасно колокол церковный бил тревогу: Хоть к Прову полсела сбежалось на подмогу, Торчала через час замест избы – труба! И во дворе не велики остатки. В огне погибли все достатки Несчастных батраков. Пров убивается. Фаддей же – был таков! Проделано все ловко. А был всему конец какой? Поправил кое-как дела Кузьмич страховкой; Фаддея становой «За расторопность со сноровкой» Пожаловал двойною ассигновкой. За всю же бывшую с пожаром кутерьму, – Ну, есть ли правда где на свете?! – Остались батраки в ответе: Их «за поджог» всех упекли в тюрьму!