Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

Ученым Энебо открыта близ созвездия Близнецов новая звезда.

Небесная хроника. Куда ни кинь, везде беда! Прикосновенно стало небо! Узнав, что некиим Энебо Открыта новая звезда, Вскипело грозное начальство: «Еще Звезда! Ведь вот нахальство! Ну что ж тут долго толковать? Конфисковать!!»

«Трибун»^*

Трибуна славного, любимца муз и граций, Раз некий юноша спросил: «Скажи, Маклаций, Что значит этот сон? Ты с некоторых пор Такими стал не брезговать речами, Что вчуже пожимать приходится плечами! Недавно вынес суд строжайший приговор Лихому вору. Ты ж, не устыдясь позора, Так на суде стоял за вора, Как будто сам ты вор! Беру другой пример – совсем не для эффекта: Известный взяточник-префект влетел под суд, А ты уж тут как тут, Готовый вызволить преступного префекта. Не ты ль в защитники был позван богачом, Чью знают все звериную натуру, Кто,

на врага напав из-за угла, всю шкуру Содрал с него бичом? Ты с этим палачом Предстал перед судом, хваля и обеляя, Сам знаешь, – негодяя! А между тем забыт тобой твой долг прямой – Быть люду бедному защитой! Ответь же, ритор знаменитый, Скажи по совести и не кривя душой: Кто для тебя всего дороже, Почтивший ли тебя доверием народ, Иль всякий темный сброд, Пред коим честный люд быть должен настороже?» И юноше ответствовал трибун, Любимец муз и граций, Маклаций: «Хотя ты очень юн, Рассудка у тебя, пожалуй, все же хватит Понять – да и дурак поймет! – Что всех дороже тот, Кто всех дороже платит».

Отцы и дети^*

(Быль)

«(Оставили бы вы этот скверный обычай (речь идет о субсидиях) нам, старому поколению».

(М. Меньшиков о съезде студентов-академистов. «Новое время».) Уж Митрофанушки у нас – гляди! – с усами, – Так решено: за ум они возьмутся сами. И вот от них летят во все концы Гонцы: Пожалуйте на съезд, «ревнители науки»! Пожаловали. Что ж? Едва затихли звуки Молебна, прокричав до хрипоты «ура», Без промедления лихая детвора К казенным сундукам простерла жадно руки. То видя, «благородные» отцы Смущенно затрясли главами: «Ах, детушки, ляд с вами, С кого вы взяли образцы? Пускай уж мы – не скроем, знаем сами, – Остались бы, как были, подлецами, Да вы зачем такие подлецы?»

Благотворитель^*

Однажды в барский особняк, В роскошные приемные палаты, Краснея за свои лохмотья и заплаты, Пришел за помощью бедняк. Хоть стыд его давил почище всякой ноши, Да барин – человек, по слухам, был хороший. И впрямь – пред гостем он размяк. Как вдруг на бедняке он увидал… калоши! Казалось бы, пустяк! Но филантроп вскипел: «Ах, чертов ты тюфяк! В конюшне быть тебе, а не в моей гостиной! И ты, невежа, мог, Такою будучи неряшливой скотиной, Еще рассчитывать, чтоб я тебе помог?! Вон, хам! И не посмей сюда явиться снова!!» Бедняга, не успел в ответ промолвить слова, Как вылетел тормашкой за порог. Наказан был бедняк примерно. Калош не снял он – верно! – Да как их снять, когда под ними нет сапог?!

Хозяин и батрак^*

Государственный совет постановил увеличить до 15 часов рабочий день приказчиков и лишить их праздничного отдыха.

(Из газет.) Над мужиком, над Еремеем, В деревне первым богатеем, Стряслась беда: Батрак от рук отбился, Батрак Фома, кем Еремей всегда Хвалился. Врага бы лютого так поносить не след, Как наш Фома Ерему: «Людоед! Чай, вдосталь ты с меня повыжал соку, Так будет! Больше мне невмочь Работать на тебя и день и ночь Без сроку. Пусть нет в тебе на грош перед людьми стыда, Так побоялся б ты хоть бога. Смотри! ведь праздник у порога, А у тебя я праздновал когда? Ты так с работой навалился, Что впору б дух лишь перевесть. За недосугом я, почесть, Год в церковь не ходил и богу не молился!» На батрака Ерема обозлился: «Пустые все твои слова! Нанес ты, дурья голова, Большую гору Вздору. Никак, довесть меня ты хочешь до разору? Какие праздники ты выдумал, Фома? Бес праздности тобой, видать, качает. Смекай – коль не сошел еще совсем с ума: Кто любит праздновать, тот не добром кончает. Ты чем язвишь меня – я на тебя дивлюсь: „Год богу не молюсь!“ А не подумал, Каин, Что за тебя помолится хозяин?!»

«Народник»

Помещик, встретясь с мужиком, С беднягой Фокой, «Эй, Фока, – говорит, – слывешь ты докой, – Потолковать бы нам ладком, Пока нет шуму. Ведь выборы у нас почти что на носу. В политике ж мужик, сам знаешь, как в лесу, – Так надо разобрать, кому идти-то в Думу? Я, например, готов… Тяжелый крест снесу… Поклясться б за меня ты мог пред целым сходом: Помещик наш пойдет, мол, заодно с народом. Мы столковаться бы почти во всем могли, Лишь стоит бредни все забыть насчет земли». «Земли! – под ложечкой у Фоки засосало. – Землица… что ж?.. Землица… не вредит… Иным – в излишестве… У нас – ой-ой как мало…» «Вот простота, о чем твердит? Кому дано, тому дано – от бога». А Фока стонет: «Эх, и нам бы… хоть немного… Землицы клок…» «Что вижу, Фока, мысль твоя совсем убога, Как неотпаренный лубок! Сойтись бы в главном нам, а пустяки – похерим!» Тут Фока наш стал сразу зверем: «Стой! От какого ты виляешь пустяка? Ты что же, думаешь, напал на дурака? Аль мужики от бар когда добро видали? Аль наша память коротка? Проваливай отсель, собачий сын, пока Тебе бока не обломали!»

«Диво»^*

«Андрюха – вот столяр! Андрюха. – вот мастак!» С кем речь ни заведи, с мальцом аль со старухой, Все не нахвалятся Андрюхой. Захвален под конец был бедный, парень так, Что стал, как, ошалелый. «Постойте ж, удивлю; – кричит, – весь свет я белый! На кой мне ляд верстак? Плевать мне на рубанки! Одним лишь топором Такую штуку я сварганю из болванки, – Не описать пером! С ней – и пахать и сеять, С ней – полосу полоть, С ней – урожай убрать, помолотить, провеять И хлеб смолоть!» Андрюха зря болтать не любит, Он времени не губит: В горячке скор, Схватив топор, Колоду парень рубит. Набилося народу полон двор. Всяк видеть первым рад неслыханное диво. Работает меж тем затейник наш ретиво; Хоть пар с него валит, ему ништо: упрям! Зато деревню всю впрямь удивил Андрюха. Все ахнули, узрев диковинку: «Ай, срам! Да это ж… рюха!»

* * *

Писатель так иной: за дело б молча сесть – Так нет, он про него каких чудес натрубит! А взялся за перо, – глядишь, ну, так и есть: Андрюха рюху рубит!

Опекуны^*

Не только в старину, и ныне Бывают чудеса: Про Волка вспомнила Лиса, – Волк легок на помине: «Хозяйке-кумушке привет! К тебе я без доклада…» «Ах, что ты, куманек, мой – свет! Я польщена, я тень рада… Подумать: навестил меня премьер-министр! Да, кстати… Впрочем, кум, ты так горяч и быстр, – Не огорчить бы мне тебя своим упреком… Прости, я не в своем уме… Но, право, милый кум, ты в сане столь высоком Стал плохо помнить о куме. Ты, зная, например, как пламенно о курах, Об этих кротких дурах, Пекусь я, не щадя ни времени, ни сил, Хоть раз бы ты спросил: Как курочки твои, кума, живут на свете?..» «Постой-ка, – перебил тут Волк, – постой, кума! Да ты сама, Чай, не последнею ты спицей-то в Совете! А ты ль меня утешила когда? За все последние года Хоть пару ты промолвила словечек Насчет моих овечек?!» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Примета верная, читатель милый мой: Хороший кум всегда столкуется с кумой. А овцы знать должны, как знать должны и куры: Раз речь зашла о них, так быть им всем – увы! – Одним без шкуры, Другим без головы!

Гуманность^*

С-Петербургское Общество призрения животных сообщило Пермской городской управе, что вешать бродячих собак – не гуманно.

Удобнее пользоваться специальным удушливым газом.

(Из газет.) «Барбос!» – «Трезор!» «Ты что же смотришь истуканом?» «Собачник, вижу я, бежит сюда с арканом!» «Шмыгнем-ка под забор!» Шмыгнули, Улепетнули На чей-то задний двор И продолжают разговор: «Слыхал, Барбос, ты новость эту? Намедни в мусоре я выудил газету, Так в ней прочел я: дан по городам приказ, Что вешать, мол, собак бродячих… не гуманно… А дальше… как-то так… туманно: Удушливый удобней, дескать, газ…» «Туман – в твоей башке!.. Однакоже как странно! – Ворчит в ответ Барбос Трезору: – Ты, чай, слыхал про Лисий Нос? Не дай господь попасть туда в ночную пору! И все же это – пустяки. Хоть я учен на медяки, Газетки ведь и я читаю между прочим, – Так слушай: у людей – какую богачи На Ленских приисках пустили кровь рабочим! Вот тут гуманность-то людскую и сличи: Без виселиц, без газу, А живота лишить сумели город сразу!»

* * *

Барбосу выводов подсказывать не будем. Сказать по совести, не знаю я и сам, Кому завидовать кто должен: люди – псам Иль псы-бродяги – людям?

Притон^*

Дошел до станового слух: В селе Голодном – вольный дух: У двух помещиков потрава! И вот – с несчастною, покорною толпой Кровавая учинена расправа. Понесся по селу и плач, и стон, и вон… Знал озверевший становой, Что отличиться – случай редок, Так лил он кровь крестьянскую рекой. Что ж оказалось напоследок? Слух о потраве был пустой: От мужиков нигде потравы никакой. «Ах, черт! Дела на слабом грунте! Не избежать плохой молвы!» Но, не теряя головы, Злодей строчит доклад об усмиренном бунте. Меж тем, очнувшися от бойни, мужики На тайном сходе у реки Постановили: быть Афоне За дело общее в столице ходоком, Пред Думой хлопотать, – узнать, в каком законе Дозволено все то, что ноне Лихие вороги творят над мужиком? Уехал наш ходок и через две недели Привозит весть. Не дали мужики Афоне с возу слезть, Со всех сторон насели: «Был в Думе?» – «Был». «Ну, что?» «Да то: Судились овцы с волком…» «Эй, не томи!.. Скорее толком Все говори, – кричит Егор, – Нашел на извергов управу?» «Не торопись ты… Больно скор… Мы казнены и впрямь совсем не за потраву. Шел в Думе крепкий спор Про наше – слышали? – про наше изуверство! Но всех лютей чернил нас некий старичок… По виду так… сморчок.. А вот – поди ж, ответ держал за министерство: „Потравы не было. Да дело не в траве: У мужика всегда потрава в голове“. Так, дескать, господа нас малость постращали, Чтоб мы-де знали: Крепка еще на нас узда! А кровь… Так не впервой у нас ее пущали… Что, дескать, было так и будет повсегда!» «Ай, горе наше! Ай, беда! Ни совести в тебе, скотина, ни стыда! – Тут с кулаками все к Афоне. – Ты ж в Думу послан был, а ты попал куда? Ведь ты же был, никак, балда, В разбойничьем притоне!»