Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

XI

«Меньшевик – иное дело, Он орудует умело: Ловкий плут и стрекулист, Но – марксист! Социалист! Хоть он Маркса так толкует, Так его раскритикует, Так ему. урежет рост, – Остается только хвост; Суть, душа вся исчезает, А наружу вылезает Лишь ободранный скелет. Дескать, так – чрез сотню лет Или две, а то и боле, Можно речь вести о воле, О земле и всем ином. Маркс, великий эконом, Доказал-де очень ясно, Что напрасно и опасно Нам заскакивать вперед: Все придет, мол, в свой черед! Богачи пусть богатеют, А рабочие – потеют, Чахнут, падают и мрут. Капиталу нужен труд, Скорбь, нужда, болезни, муки, Продающиеся руки. Но что этот, мол, разбой Прекратится сам собой. Дескать, час такой настанет, Люд рабочий весь воспрянет, Всю механику поймет, И… без бою все возьмет, Получай-ка

плод готовый: Вот тебе порядок новый! Соскребай последний струп! Старый строй – холодный труп: Жил и помер в полном чине По естественной причине! Отжил свой законный срок. Ну, какой отсель урок?»

XII

«Шутишь, Маша, ты, наверно! – Отвечал я так, примерно. – Ждать, чтоб этот капитал, Как пельмени, нас глотал До своей до самой смерти, – Пусть его глотают черти! Это что ж? На новый лад Речь попов про рай и ад, Песня та ж выходит снова: Ждать пришествия Христова! Будет с нас, пожалуй, ждать. Можно проще рассуждать, – И задержка, мыслю, в малом! – Можно с этим Капиталом Дело круче повернуть: В бок ножом его пырнуть! Чай, побольше будет прока, Коль подохнет он до срока! Пусть поплачет кто по нем, Мы-то как зато вздохнем!» Долго Маша хохотала, За живот себя хватала. Все смеялись вместе с ней: «Верно, Тит! Чего ясней!» «В бок ножом, и вся недолга!» «Вот она, родная Волга!» Кто-то даже так вскипел, – «Стеньку Разина» запел!

XIII

Дали тут мне книг три пуда. Маша… «Дрянь она! Паскуда! – Рявкнул Пров на всю избу. – Вот уж я ее сгребу! Попадись она мне здеся!» И, поклона не отвеся, Взором злым окинув всех, Пров Кузьмич под общий смех, Обложивши всех забор но, Из избы ушел проворно: «Ладно, дуй вас всех горой! Вам покажут новый строй!» Миновав родную хату, Пров зашел к отцу Ипату: «Ну, готовься-ка, отец, Скоро нам с тобой конец. Мил не будет свет нам белый…» Поп глядел, как очумелый; «Что стряслося, говори?» «То! Под боком бунтари! Тит приехал из столицы, Прет, добро бы небылицы, – Небылицы – ерунда! – Нет, все правда, вот беда: Говорит, подлец, такое… Дня нельзя провесть в покое: Жди несчастья каждый час. Вот он, бабушкин-то квас! Вздулся, пенится и бродит. Ох, отец, беда приходит, Настоящая беда: Не спасешься никуда! Слушай, батя, по порядку». Поп, воззрившись на «лампадку» (Не с елеем, а с винцом), Слушал с горестным лицом, Сокрушался, ужасался И к «лампадке» прикасался. Пров Кузьмич не отставал: Доливал и выпивал. Горевали долго оба. Овладела батей злоба, Стал косичкой поп трясти: «Знамо, надо донести!»

XIV

Похороны

У буржуев шумный пир, – Ну и пир. Всех повесить, кто за мир! – Кто за мир? Поднялся веселый крик, – Ну и крик: Умер, умер большевик! – Большевик? Со святыми упокой! – Упокой? Шевелит мертвец рукой! – Ох, рукой! Большевик открыл глаза! – Ой, глаза! Неужель опять гроза? – Да, гроза!

Барские слезы

(Побывальщина)

Как во славном было городе, во Питере, Как на славной было улице Суворовской, Против дому ли того да против Смольного Как стояла там персона благородная, Благородная Персона да дородная. Как прегорько та персона убивалася, Убивалась, говорила таковы слова: «Ах, и было ж мною попито-поедено, На пуховых на перинах да полежано! Ох, житье мое ты барское, привольное, Навсегда, мое житье, ты миновалося. Все богачества мои да все владения, Нажитые, родовые все и женины, По рукам пойдут мужицким, по мозолистым, Беднотою неумытого поделятся. Ох ты, горюшко мое, ты, горе горькое, И с чего ты, злое горе, приключилося, Лиходеем на меня каким ты наслано? Уж вы, белые палаты, зданье Смольное, Будь ты, Смольное, навеки трижды проклято! Чтоб ты в землю без остатку провалилося! Что пригрело ты смутьяна неуемного, Главаря всей чернокостной буйной сволочи, Батраков ли всех лихого обольстителя, Всей ли жизни моей барской погубителя, Верховода ли Совета окаянного, Что Рабочего Совета да Солдатского! Как пойду я помолюся всем святителям: Милюкову – Сладкопевцу Дарданельскому, Церетели и Авксентьеву – угодничкам, Пред иконою святою, пред Калединской, Пред Корниловской иконой чудотворною Я зажгу по две свечи, свечи пудовые: «Вы, отцы мои, святители-угоднички, Уж вы сжальтеся над нашей барской участью, Отведите от нас беды величайшие: Одолела голытьба нас бесталанная!» Помолюся – будет чудо – глас услышится: «Все пойдет по-стародавнему, попрежнему: Не владеть крестьянам пахотью помещичьей, Не видать голодной рвани вольной волюшки, Не бывать вовеки

царствию батрацкому!»

XV

О правительстве о новом Уж обмолвился я словом, Не касаяся имен, Кто дурак и кто умен. Не хотелось, между нами, Стих марать их именами. Но, чтоб нити все связать, Мне придется рассказать О министре самом главном И конце его бесславном. Чтобы дать его портрет – Добрых слов в запасе нет, А браниться неуместно. Полагаю, всем известно, Что он Керенским звался. Но откуда он взялся? От эсеров, вот откуда! Легковеры ждали чуда: Адвокат, мол, говорлив, Говорлив, да не сварлив. Бывши в Думе депутатом, Объявлялся демократом, Значит, станет за народ. Вышло ж все наоборот. Не туда он руль направил, С бедной братией лукавил, С богачами жил в ладу И дудил в одну дуду. Лебезя пред богачами, Упивался их речами. Богачи ж – не знал холоп – Под него вели подкоп. Телеграмма – трах! – из Ставки: «Убери-ка ноги с лавки Да проваливай ко псам! Подудить хочу я сам!» Адвокатик, взвывши матом, С просьбой слезною к солдатам: «Помогите! Караул!» Поднялся в казармах гул: «Шут с тобой! Помочь нетрудно, Только правишь ты паскудно. Не исправишься – гляди: Тож от нас добра не жди!»

XVI

Дурака учили мало. Офицерство не дремало. Как Корнилов-генерал Артиллерию сбирал: «Вы, ребята-ребятушки, Заряжайте свои пушки Да начните-ка палить, Чтоб правительство свалить. Мне правительство не мило, Бунтарей не догромило. Канителить неча зря. Погуляли без царя!» Отвечали тут солдаты: «Вона, брат, махнул куда ты! Нет, Корнилов-генерал, Не на глупых ты напал. Вот, пожалуй-ка в кутузку, Петля будет на закуску!»

XVII

Что же сделал адвокат? Наплевавши на солдат, После доброй их подмоги Обивать, злодей, пороги К богачам пошел опять. «Ах, должны же вы понять, Что для вас я – друг ваш верный, Ваш слуга нелицемерный И что вас я под беду Никогда не подведу. Черный люд мы успокоим: Предпарламентик устроим, Членов так мы подберем, Чтоб не пахло бунтарем. Словом, будет – говорильня, И буфетик, и курильня. Пусть там малость погалдят: Этим нам не повредят. Мы к ним раз-другой заглянем, Месяц как-нибудь протянем, Через месяц поглядим: Хорошо ли мы сидим?!» Посидели две недели И тормашкой полетели. «Коемуждо поделом!» Вышел сразу перелом. Люд рабочий да солдаты, Окружив дворцы-палаты, Объявили власть свою! Трудовой народ в бою. Час назад войска шли мимо, Видел Ваню я и Клима, Может быть в последний раз.

Прощание

Кончен, братцы, мой рассказ. Будет, нет ли – продолженье? Как сказать? Идет сраженье. Не до повести. Спешу. Жив останусь – допишу. А погибну? Что ж! Простите. Хоть могилку навестите. Там, сложивши три перста, У соснового креста Средь высокого бурьяна Помолитесь за Демьяна. Жил, грешил, немножко пил, Смертью грех свой искупил.

25 октября/7 ноября 1917 г.

Петроград

XVIII

В дни октябрьской славной схватки Мы простилися, ребятки; Я, готовясь пасть в бою, Сам оплакал смерть свою. Есть в том чудо, нет ли чуда, Но… я жив еще покуда И, буржуям на беду, С вами речь опять веду. Да, на чем я кончил, кстати? Пров Кузьмич скулил у бати, Поминая бабкин квас: «Жди несчастья каждый час!» «Жди несчастья». Ненароком Оказался Пров пророком: Скоро впрямь стряслась беда, Вроде «Страшного суда». В день «Косьмы и Дамиана» Вышло солнце из тумана, Сквозь узорное стекло В церковь луч свой навело. В церкви уймища народу. Поп кропило тычет в воду. Окропивши всех водой, Батя, бледный и худой, И приметно спавши с тона, «Братья! – речь повел с амвона. – Сообщу вам злую весть: Дней тому примерно шесть, К нашей общей всей досаде, Приключился в Петрограде Вновь большой переворот: Большевистский всякий сброд, Мразь фабричная, матросы, Словом, всякие отбросы (Чтоб им, иродам, пропасть!) Захватили в руки власть. Первым подлым их декретом То, что было под запретом И в веках освящено, Все как есть отменено. Все помещичьи именья, Монастырские владенья И церковные – равно – Все теперь уравнено, Все, по божью попущенью, Предается расхищенью, Грабежу и дележу! Братья! Что я вам скажу?!» Но… не кончил батя речи. Кто-то взял попа за плечи И, тряхнув, промолвил: «Вон!» Тит взобрался на амвон!..