Люблю сухой, горячий блеск червонца,Когда его уронят с корабляИ он, скользнув лучистой каплей солнца,Прорежет волны у руля.Склонясь с бортов, с невольною улыбкойВсе смотрят вниз. А он уже исчез.Вверх по корме струится глянец зыбкийОт волн, от солнца и небес.Как жар горят червонной медью гайкиПод серебристым тентом корабля.И плавают на снежных крыльях чайки,Косясь на волны у руля.
«Ковчег под предводительством осла —Вот мир людей. Живите во Вселенной.Земля — вертеп обмана, лжи и зла.Живите
красотою неизменной.Ты, мать-земля, душе моей близка —И далека. Люблю я смех и радость,Но в радости моей — всегда тоска,В тоске всегда — таинственная сладость!»И вот он посох странника берет:Простите, келий сумрачные своды!Его душа, всем чуждая, живетТеперь одним — дыханием свободы.«Вы все рабы. Царь вашей веры — Зверь:Я свергну трон слепой и мрачной веры.Вы в капище: я распахну вам дверьНа блеск и свет, в лазурь и бездну СферыНи бездне бездн, ни жизни грани нет.Мы остановим солнце Птоломея —И вихрь миров, несметный сонм планет,Пред нами развернется, пламенея!»И он дерзнул на все — вплоть до небес.Но разрушенье — жажда созиданья,И, разрушая, жаждал он чудес —Божественной гармонии Созданья.Глаза сияют, дерзкая мечтаВ мир откровений радостных уносит.Лишь в истине — и цель и красота.Но тем сильнее сердце жизни просит.«Ты, девочка! ты, с ангельским лицом,Поющая над старой звонкой лютней!Я мог твоим быть другом и отцом…Но я один. Нет в мире бесприютней!Высоко нес я стяг своей любви.Но есть другие радости, другие:Оледенив желания свои,Я только твой, познание, — софия!»И вот опять он странник. И опятьГлядит он вдаль. Глаза блестят, но строгоЕго лицо. Враги, вам не понять,Что бог есть Свет. И он умрет за бога.«Мир — бездна бездн. И каждый атом в немПроникнут богом — жизнью, красотою.Живя и умирая, мы живемЕдиною, всемирною Душою.Ты, с лютнею! Мечты твоих очейНе эту ль Жизнь и Радость отражали?Ты, солнце! вы, созвездия ночей!Вы только этой Радостью дышали».И маленький тревожный человекС блестящим взглядом, ярким и холодным,Идет в огонь. «Умерший в рабский век Бессмертием венчается — в свободном!Я умираю — ибо так хочу.Развей, палач, развей мой прах, презренный!Привет Вселенной, Солнцу! Палачу! —Он мысль мою развеет по Вселенной!»
Здесь, в старых переулках за Арбатом,Совсем особый город… Март, весна.И холодно и низко в мезонине,Немало крыс, но по ночам — чудесно.Днем падают капели, греет солнце,А ночью подморозит, станет чисто,Светло — и так похоже на Москву,Старинную, далекую. Усядусь,Огня не зажигая, возле окон,Облитых лунным светом, и смотрюНа сад, на звезды редкие… Как нежноВесной ночное небо! Как спокойнаЛуна весною! Теплятся, как свечи,Кресты на древней церковке. Сквозь ветвиВ глубоком небе ласково сияют,Как золотые кованые шлемы,Головки мелких куполов…
Леса в жемчужном инее. Морозно.Поет из телеграфного столбаТо весело, то жалобно, то грозноЗвенящим гулом темная судьба.Молчит и внемлет белая долина.И все победней, ярче и пышнейГорит, дрожит и блещет хвост павлинаСтоцветными алмазами над ней.
Забил буграми жемчуг, заклубился,Взрывая малахиты под рулем.Земля плывет. Отходит, отделилсяВысокий борт. И мы назад плывем.Мол опустел. На сор и зерна жита,Свистя, слетелись голуби. A тамДрожит корма, и длинный жезл бушпритаОтходит и чертит по небесам.Куда теперь? Март, сумерки… К вечернеЗвонят
в порту… Душа весной полна,Полна тоской… Вон огонек в таверне…Но нет, домой. Я пьян и без вина.
Штиль в безгранично-светлом Ак-Денизе.Зацвел миндаль. В ауле тишинаИ теплый блеск. В мечети на карнизе,Воркуя, ходят, ходят турмана.На скате под обрывистым утесомЖурчит фонтан. Идут оттуда внизУступы крыш по каменным откосам,И безграничный виден Ак-Дениз.Она уж там. И весел и спокоенВзгляд быстрых глаз. Легка, как горный джинн.Под шелковым бешметом детски-строенВысокий стан… Она нальет кувшин,На камень сбросит красные папучиИ будет мыть, топтать в воде белье… —Журчи, журчи, звени, родник певучий,Она глядится в зеркало твое!
На пути под Хевроном,В каменистой широкой долине,Где по скатам и склонамВековые маслины серели на глине,Поздней ночью я слышалПлач ребенка — шакала.Из-под черной палатки я вышел,И душа моя грустно чего-то искала.Неподвижно светилиМолчаливые звезды над старой,Позабытой землею. В могилеПочивал Авраам с Исааком и Саррой.И темно было в древней гробнице Рахили.
«И умерла, и схоронил ИаковЕе в пути…» И на гробнице нетНи имени, ни надписей, ни знаков.Ночной порой в ней светит слабый свет,И купол гроба, выбеленный мелом,Таинственною бледностью одет.Я приближаюсь в сумраке несмелоИ с трепетом целую мел и пыльНа этом камне, выпуклом и белом…Сладчайшее из слов земных! Рахиль!
Это было весной. За восточной стенойБыл горячий и радостный зной.Зеленела трава. На припеке во рвуМак кропил огоньками траву.И сказал проводник: «Господин!Я еврей И, быть может, потомок царей.Погляди на цветы по сионским стенам:Это все, что осталося нам».Я спросил: «На цветы?» И услышал в ответ:«Господин! Это праотцев след,Кровь погибших в боях. Каждый год, как весна,Красным маком восходит она».В полдень был я на кровле. Кругом, подо мной,Тоже кровлей, — единой, сплошной,Желто-розовой, точно песок, — возлежалДревний город и зноем дышал.Одинокая пальма вставала над нимНа холме опахалом своим,И мелькали, сверлили стрижи тишину,И далеко я видел страну.Морем серых холмов расстилалась онаВ дымке сизого мглистого сна,И я видел гористый Моав, а внизу —Ленту Мертвой воды, бирюзу.«От Галгала до Газы, — сказал проводник, —Край отцов ныне беден и дик.Иудея в гробах. Бог раскинул по нейСемя пепельно-серых камней.Враг разрушил Сион. Город тлел и сгорал —И пророк Иеремия собралТеплый прах, прах золы, в погасавшем огнеИ рассеял его по стране:Да родит край отцов только камень и мак!Да исчахнет в нем всяческий злак!Да пребудет он гол, иссушен, нелюдим —До прихода реченного им!»