В святой Софии голуби летали,Гнусил мулла. Эректеон был нем.И боги гомерических поэмВ пустых музеях стыли и скучали.Великий Сфинкс, исполненный печали,Лежал в песках. Израиль, чуждый всем,Сбирал, рыдая, ржавые скрижали.Христос покинул жадный Вифлеем.Вот Рай, Ливан. Рассвет горит багряно.Снег гор — как шелк. По скатам из пещерТекут стада. В лугах — моря тумана…Мир Авеля! Дни чистых детских вер!Из-за нагих хребтов АнтиливанаБлистает, угасая, Люцифер.
с рассветом. ОпустелиПесчаные бугры.Полз синий дым. И угли кровью рделиТам, где вчера чернели их шатры.Я слез с седла — и пряный запах дымаМеня обвеял теплотой.При блеске солнца был невыразимоКрасив огонь прозрачно-золотой.Долина серая, нагая,Как пах осла. В колодце гниль и грязь.Из-за бугров моря текут, сверкаяИ мутно серебрясь.Но тут семь дней жила моя подруга:Я сел на холм, где был ее намет,Тут ветер дует с севера и юга —Он милый след не заметет.Ночь тишиной и мраком истомила.Когда конец?Ночь, как верблюд, легла и отдалилаОт головы крестец.Песок остыл. Холодный, безответный,Скользит в руке, как змей.Горит, играет перстень самоцветный —Звезда любви моей.
Открыты окна. В белой мастерскойСледы отъезда: сор, клочки конверта.В углу стоит прямой скелет мольберта.Из окон тянет свежестью морской.Дни все светлей, все тише, золотистей —И ни полям, ни морю нет конца.С корявой, старой груши у крыльцаСпадают розовые листья.
Хрустя по серой гальке, он прошелПокатый сад, взглянул по водоемам,Сел на скамью… За новым белым домомХребет Яйлы и близок и тяжел.Томясь от зноя, грифельный журавльСтоит в кусте. Опущена косица,Нога — как трость… Он говорит: «Что, птица?Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»Он, улыбаясь, думает о том,Как будут выносить его — как сизыНа жарком солнце траурные ризы,Как желт огонь, как бел на синем дом.«С крыльца с кадилом сходит толстый поп,Выводит хор… Журавль, пугаясь хора,Защелкает, взовьется от забора —И ну плясать и стукать клювом в гроб!»В груди першит. С шоссе несется пыль,Горячая, особенно сухая.Он снял пенсне и думает, перхая:«Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль».
…И нового порфирой облеклиИ назвали владыкою Ирана.Нож отняли у прежнего тирана,Но с робостью, с поклоном до земли.В Испании — рев варварского стана,Там с грязью мозг копытами толкли…Кровоточит зияющая ранаВ боку Христа. — Ей, господи, внемли!Я плакал в злобе; плакал от позора,От скорби — и надежды: я годаМолчал в тоске бессилья и стыда.Но я так жадно верил: скоро, скоро!Теперь лишь стоны слышны. В эти дниЗвучит лишь стон… Лама савахфани?
В полях сухие стебли кукурузы.Следы колес и блеклая ботва.В холодном море — бледные медузыИ красная подводная трава.Поля и осень. Море и нагиеОбрывы скал. Вот ночь, и мы идемНа
темный берег. В море — летаргияВо-всем великом таинстве своем.«Ты видишь воду?» — «Вижу только ртутныйТуманный блеск…» Ни неба, ни земли.Лишь звездный блеск висит под нами — в мутнойБездонно-фосфорической пыли.
На письмена исчезнувших народовПохожи руны Времени — значкиВдоль старых стен и полутемных сводов,Где завелись точильщики-жучки.Царь Соломон повелевал ветрами,Был маг, мудрец. «Недаром сеял я, —Сказал господь. — Какими же дарамиВенчать тебя, царь, маг и судия?»«Сев славных дел венчает солнце славы, —Ответил царь. — Вот гении пустыньПокорны мне. Но гении лукавы,Они не чтут ни долга, ни святынь.Трон Мудрости я им велел построить,Но я умру — и, бросив труд, в ГеджасУйдут они. Ты мог мне жизнь устроить:Сокрой от них моей кончины час».«Да будет так», — сказал господь. И годыТекли в труде. И был окончен трон:Из яшмы древней царственной породы,Из белой яшмы был изваян он.Под троном львы, над троном кондор горный,На троне — царь. И ты сокрыл, творец,Что на копье склоняется в упорной,Глубокой думе — высохший мертвец.Но рухнет он! Древко копья из кедра,Оно — как сталь. Но уж стучат жучки!Стучат, стучат — и рассыпают щедроЗловещие, могильные значки.
Вода за холодные серые дни в октябреНа отмелях спала — прозрачная стала и чистая.В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая:Рыбалка сидела на утренней ранней заре.В болоте лесном, под высоким коричневым шпажником,Где цепкая тина с листвою купав сплетена,Все лето жила, тосковала о дружке она,О дружке, убитой заезжим охотником-бражником.Зарею она улетела на дальний Дунай —И горе забудет. Но жизнь дорожит и рыбалкою:Ей надо помучить кого-нибудь песенкой жалкою —И Груня жалкует, поет… Вспоминай, вспоминай!
Гулкий шум в лесу нагоняет сон — К ночи на море пал сырой туман.Окружен со всех с четырех сторон Темной осенью островок Буян.А еще темней — мой холодный сруб, Где ни вздуть огня, ни топить не смей,А в окно глядит только бурый дуб, Под которым смерть закопал Кощей.Я состарилась, изболелась вся — Десять сот годов берегу ларец!Будь огонь в светце — я б погрелася, Будь дрова в печи — похлебала б щец.Да огонь — в морях мореходу весть, Да на много верст слышен дым от лык…Черт тебе велел к черту в слуги лезть, Дура старая, неразумный шлык!
Над стремью скал — чернеющий орел.За стремью — синь, туманное поморье.Он как во сне к своей добыче шелНа этом поднебесном плоскогорье.С отвесных скал летели вниз кусты,Но дерзость их безумца не страшила:Ему хотелось большей высоты —И бездна смерти бездну довершила.Ты знаешь, как глубоко в синевуУходит гриф, ужаленный стрелою?И он напряг тугую тетиву —И зашумели крылья над скалою,И потонул в бездонном небе гриф,И кровь, звездой упавшую оттудаНа берега, на известковый риф,Смыл океан волною изумруда.