Том 1. Стихотворения

Бунин Иван Алексеевич

<1906–1907>

Рыбацкая

Летом в море легкая вода, Белые сухие паруса, Иглами стальными в невода Сыплется под баркою хамса. Осенью не весел Трапезойд! В море вьюга, холод и туман, Ходит головами горизонт, В пену зарывается бакан. Тяжела студеная вода, Буря в ночь осеннюю дерзка, Да на волю гонит из гнезда Лютая голодная тоска!

<1906–1907>

Закон ^*

Во

имя бога, вечно всеблагого! Он, давший для писания тростник, Сказал: блюди написанное слово И делай то, что обещал язык. Приняв закон, прими его вериги. Иль оттолкни — иль всей душою чти: Не будь ослом, который носит книги Лишь потому, что их велят нести.

<1906–1907>

Мандрагора ^*

Цветок Мандрагора из могил расцветает, Над гробами зарытых возле виселиц черных. Мертвый соками тленья Мандрагору питает — И она расцветает в травах диких и сорных. Брат Каин, взрастивший Мандрагору из яда! Бог убийцу, быть может, милосердно осудит. Но палач — не убийца: он — исчадие ада, И цветок, полный яда, бог тебе не забудет!

<1906–1907>

Розы Шираза ^*

Пой, соловей! Они томятся: В шатрах узорчатых мимоз, На их ресницах серебрятся Алмазы томных крупных слез. Сад в эту ночь — как сад Ирема. И сладострастна и бледна, Как в шакнизир, тайник гарема, В узор ветвей глядит луна. Белеет мел стены неясно. Но там, где свет, его атлас Горит так зелено и страстно, Как изумруд змеиных глаз. Пой, соловей! Томят желанья. Цветы молчат — нет слов у них: Их сладкий зов — благоуханья, Алмазы слез — покорность их.

<1906–1907>

С обезьяной ^*

Ай, тяжела турецкая шарманка! Бредет худой согнувшийся хорват По дачам утром. В юбке обезьянка Бежит за ним, смешно поднявши зад. И детское и старческое что-то В ее глазах печальных. Как цыган, Сожжен хорват. Пыль, солнце, зной, забота… Далеко от Одессы на Фонтан! Ограды дач еще в живом узоре — В тени акаций. Солнце из-за дач Глядит в листву. В аллеях блещет море… День будет долог, светел и горяч. И будет сонно, сонно. Черепицы Стеклом светиться будут. Промелькнет Велосипед бесшумным махом птицы, Да прогремит в немецкой фуре лед. Ай, хорошо напиться! Есть копейка, А вон киоск: большой стакан воды Даст с томною улыбкою еврейка… Но путь далек… Сады, сады, сады… Зверок устал, — взор старичка-ребенка Томит тоской. Хорват от жажды пьян. Но пьет зверок: лиловая ладонка Хватает жадно пенистый стакан. Поднявши брови, тянет обезьяна, А он жует засохший белый хлеб И медленно отходит в тень платана… Ты далеко, Загреб!

<1906–1907>

Мекам ^*

Мекам — восторг, священное раденье, Стремление

желанное постичь. Мекам — тоска, блаженное томленье И творчества беззвучный жадный клич. К мечте безумец руки простирает И алчет бога видеть наяву. Завет гласит: «Узревший — умирает». Но смерть есть приближенье к божеству. Благословенна сладостная мука Трудов моих! Я творчеству отдам Всю жизнь мою: на расстоянье лука Ведет меня к желанному мекам.

<1906–1907>

Бессмертный ^*

Ангел Смерти в Судный день умрет: Истребит живущих — и со стоном Прилетит к аллаху — и прострет, Бездыханный, крылья перед троном. Ангел Мести, грозный судия! На твоем стальном клинке иссечен Грозный клич: «Бессмертен только Я. Трепещите! Ангел Мести вечен».

<1906–1907>

Каир ^*

Английские солдаты в цитадели Глядят за Нил, на запад. От Али До пирамид, среди долин, в пыли, Лежит Каир. Он сух и сер в апреле. Бил барабан, и плакал муэззин. В шафранно-сизой мути, за пустыней, Померк закат. И душен мутно-синий Вечерний воздух. Близится хамсин. Веселыми несметными огнями Горит Каир. А сфинкс от пирамид Глядит в ночную бездну — на Апит И темь веков. Бог Ра в могиле. В яме.

<1906–1907>

Истара ^*

Луна, бог Син, ее зарей встречает. Она свой путь свершает на быке, Ее тиара звездная венчает, Стрела и лук лежат в ее руке. Царица битв, она решает битвы, Судья царей, она неправым мстит — И уж ни дым, ни фимиам молитвы Ее очей тогда не обольстит. Но вот весна. Среди речного пара Свой бледный лик подъемлет Син, луна — И как нежна становится Истара! Откинув лук, до чресл обнажена, Таинственна и сладостна, как чара, С какой мольбой ждет страстных ласк она!

<1906–1907>

Александр в Египте ^*

К оракулу и капищу Сиваха Шел Александр. Дыханием костра Дул ветер из пустыни. Тучи праха Темнили свет и рвали ткань шатра. Из-под шатра с верблюда, в тучах пыли, Он различал своих проводников: Два ворона на синих крыльях плыли, Борясь с косыми вихрями песков. И вдруг упали вихри. И верблюды Остановились: медленно идет Песками змей, весь черный. Изумруды Горят на нем. Глаза — как мутный лед. Идет — и вот их двое: он, Великий, И змей, дрожащий в солнечном огне, Рогатый, мутноглазый, черноликий, Весь в самоцветах пышных, как в броне. «Склони чело и дай дорогу змею!» — Вещает змей. И замер царь… О да! Кто назовет вселенную своею? Кто властелином будет? И когда? Он, символ и зловещий страж Востока. Он тоже царь: кто ж примет власть богов? — Не вы, враги. Грядущий бог далеко. Но он придет, друг темных рыбаков!