Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Эпопея Вацлава Михальского может быть прочитана (наряду с такими произведениями, как «Семнадцать левых сапог», «Катенька», «Тайные милости», «Адам – первый человек») как произведение антисоветской направленности. И оснований для такого прочтения больше чем достаточно: от прямых авторских характеристик эпохи до судеб героев, через которые переехало «красное колесо». Даже дворник дядя Вася любил повторять: «Хороша советская власть, да слишком долго длится».
Однако в годы опасности, нависшей над страной во время Великой Отечественной войны, все, условно говоря, антисоветски настроенные герои без каких-либо колебаний встают на защиту своей Родины. Постепенно теплеет
Однако сбылся прогноз Анны Карповны: после падения советской власти стало еще хуже. Об этом «хуже» нехарактерно густо для себя, публицистически много, убедительно-точно говорит Михальский в эпилоге эпопеи. Антисоветская власть, как он ее называет неоднократно, оказалась разрушительнее, страшнее для страны и человека, чем власть советская.
Роман-эпопея Вацлава Михальского – одно из самых густонаселенных произведений второй половины XX – начала XXI века. По моим подсчетам, в эпопеи триста тридцать семь персонажей (людей и животных). Все они полноценные, индивидуально-неповторимые художественные образы. Эта запоминающаяся неповторимость создается Михальским при помощи разных художественных средств и приемов. В эпопее, как и во всех произведениях автора, в первую очередь «задействованы» литературный портрет (где особое – главное – внимание уделено глазам) и художественная деталь.
Даже во многих персонажах второго плана есть некая загадка, тайна – почва для читательского сотворчества, для разновариантных прочтений судеб того или иного простого-непростого героя.
То, как все это «работает» в эпопее, проиллюстрирую на примере Ивана Игнатьевича, заведующего кадрами больницы (где до войны и в начале ее работала Александра Мерзловская), на примере персонажа, который лишь трижды появляется в романе.
В первой и второй книгах романа Иван Игнатьевич характеризуется так: «болезненный и начитанный», «пьющий и начитанный». Пожалуй, самое отличительное свойство этого героя – от него всегда «крепко пахло цветочным одеколоном». Таким образом Иван Игнатьевич пытается скрыть свое «всегдашнее похмелье».
Страсть к алкоголю, видимо, порождена внутренним конфликтом героя между его человеческим «я» и социальным статусом. Завкадрами в Советском Союзе – всегда человек системы, зорко следящий за идеологически-политической благонадежностью «кадров», сигнализирующий, по поводу и без повода, в известные инстанции…
Согласно традиции, Иван Игнатьевич предлагает Александре Мерзловской написать донос на хирурга, который к тому времени уже воевал на фронте. На это предложение девушка отреагировала так: она ударила своего начальника холщовой сумкой по седой голове. Анна Карповна, мать Александры, узнав о случившемся, спрогнозировала в духе времени: «Теперь тебя заберут, горе мое!» Однако героиню не только не забрали, но и повысили по службе, а Иван Игнатьевич при встрече с ней первым поздоровался и снял с головы кепку.
Это неожиданное поведение героя, допускающее разные варианты его толкования, думаю, мотивировано двумя интерьерно-портретными деталями. В советски-правильном кабинете Ивана Игнатьевича на столешнице лежал роман Л. Н. Толстого «Война и мир», а на невзрачном, обыденно-сером лице героя Александра обнаружила «добрые глаза».
Судьба Ивана Игнатьевича, его внутренний мир остаются преимущественно за пределами произведения. То разнокачественно и разнонаправленно немногое, что сообщается о герое, вызывает к нему только жалость и сострадание. И это происходит, конечно, по воле Михальского,
На примере только одного эпизодического героя я пунктирно хотел показать, насколько непрост (а подчас – бездонен) человек в художественном мире Вацлава Михальского. И таких сложных, бездонных персонажей в романе, напомню, сотни. Писатель на протяжении двенадцати лет, шести книг был их отцом и матерью, прокурором и адвокатом, постоянным наблюдателем: помнил об их внешности, запахах, привычках, мыслях, чувствах, поступках и т. д. Не только помнил, но и ваял каждого героя так, чтобы он был «законнорожденным ребенком», был во всех смыслах органично убедителен.
Иван Бунин в «Освобождении Толстого» говорит о том, что Льва Николаевича не понимали даже самые близкие ему люди. И это происходило, по версии Бунина, в первую очередь потому, что в Толстом постоянно жили и говорили своими голосами все его многочисленные герои.
Вацлав Вацлавович, мне непонятно одно: как Вам удалось двенадцать лет жить в унисон с жизнью трехсот тридцати семи героев? И не создавали ли они для Вас трудностей в отношениях с окружающими, прежде всего с семьей?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Вопрос, конечно, не простой. И ответить на него однозначно я не могу. В силу стечения многих обстоятельств моя работа никогда не мешала мне жить, а только помогала, придавала смысл самой жизни. Я благодарен своей работе.
ЮРИЙ ПАВЛОВ. Вацлав Вацлавович, после романа-эпопеи в 2014 году была опубликована повесть «Адам – первый человек», на которую я уже откликнулся статьей. Знаю, что Вами уже написаны и пишутся сейчас новые рассказы.
Если оглянуться назад, как может оценить Вацлав Михальский пройденный жизненный и творческий путь? Что еще Вы хотели бы сказать читателю?
ВАЦЛАВ МИХАЛЬСКИЙ. Что хотел бы я сказать читателю?
Да все что хотел и мог, я сказал десятью книжками настоящего собрания сочинений: день тянется, а жизнь летит.
И еще: я рад, что жизнь все-таки распорядилась таким образом, что русское рассеяние постепенно собирается и линии судеб моих героинь, пусть и за пределами романов, сошлись в дорогом для всех нас месте. Произошло это благодаря той же Анастасии Александровне Манштейн-Ширинской, которая привезла в Россию Андреевский флаг, принадлежавший в свое время ушедшей в Бизерту эскадре.
Это событие я вынес в постскриптум ко всем шести романам о жизни дочерей адмирала Российского флота Марии и Александры Мерзловских.
Вот этот постскриптум:
P. S.
Андреевский стяг последней эскадры Российского Императорского флота был спущен лишь после признания Францией СССР. Это случилось в протекторате Франции Тунисе, в Бизерте, 29 октября 1924 года в 19 часов 25 минут по московскому времени. Эскадра существовала в Бизерте как самостоятельная боевая единица с 25 декабря 1920 года. Стяг был спущен на линкоре «Георгий Победоносец».
В конце XX века Андреевский стяг последней эскадры Российского Императорского флота был возвращен Анастасией Александровной Манштейн-Ширинской (1912–2009) в Россию.
Ныне этот стяг находится на вечном хранении в Казанском соборе Санкт-Петербурга. Как символ мужества и верности русских моряков Родине он занимает почетное место рядом с могилой Михаила Илларионовича Кутузова.